Существо и Фашист подружились на почве приставки «экс». Не без сожалений расставшись с навязчивыми идеями, они начинали духовную жизнь с чистого листа и не вполне понимали, что должно прийти на смену нестриженым ногтям и взрыву в детском доме. Ведь что-то они должны были явить миру, в который их скоро выпустят? Лучше хорошее, потому что Христофоров прямо сказал обоим, что не пощадит своего ремня и выпорет, если увидит у себя вновь, и плевать ему на последствия.
Пока из новых дел вырисовывалось только макраме, порядком, признаться, поднадоевшее. На макраме плели узелки и пялились на женское отделение, посещавшее занятия почти в полном составе. Верховодила боевая толстуха, распоряжавшаяся даже мотками веревок.
После провала затеи с запиской Элате (ноль внимания обоим) заинтересованности своей стеснялись вдвойне, прикрывая ее, как и во все времена, хихиканьем.
Плацкартный вагон все ехал и ехал, в выходные на побывку домой — по больничному, «в отпуск» — сходили Существо и Суицидничек. Омен с интересом слушал, как там, на воле, в чужом городе. Он проникся рассказами настолько, что попросил достать ему карту Москвы: а то ведь так и уедет к себе домой, не узнав хотя бы на бумаге, в каком огромном городе довелось побывать.
Карт оказалось две: Существо распечатал из интернета, а Суицидничек попросил маму купить подробный атлас для автолюбителей на семидесяти страницах. В предпоследний понедельник уходящего года обе карты были беспрепятственно внесены в отделение: бумажная карта — не колюще-режущий предмет, а инструмент познания мира.
Распечатку Омен вложил в атлас, который не стал прятать из соображений, что видное место — самая лучшая прятка. Прошло несколько дней, атлас так и лежал на тумбочке возле кровати, успел покрыться пылью и перестал привлекать к себе внимание.
— Хочешь после выписки по Москве прогуляться? — пошутил Христофоров, заметив атлас в первый раз.
Выданная Славычем бумага для определения дальнейшей судьбы Омена лежала в сейфе. Звонок опекунше сделан.
— Вообрази, я здесь одна, никто меня не понимает, рассудок мой изнемогает, и молча гибнуть я должна, — талдычил Шнырь, слоняясь по коридору.
— К выходным дома будешь, — сообщил Христофоров.
Шнырь радостно кивнул. Разве могло быть иначе? Добрый мальчик из палаты № 4, который тоже любил писать в тетрадке, подсказал ему учить с конца, раз не может запомнить целиком. Первая часть выучена, рассказана и может быть забыта. Дело стало за второй. Значит, скоро его выпишут.
* * *
Последний в году родительский день начался, как обычно, нервически.