Говорили, что воры не могут иметь семью, потому что для этого надо ставить в загсе печать, а это им кем-то запрещено. С другой стороны, младший Володин отпрыск по срокам мог быть зачат на длительном свидании, куда допускают только близких родственников. Но все это носило характер не более чем произвольных догадок. Точной приметой принадлежности к воровской касте служило лишь то, что Володя нигде не работал и не собирался.
С виду он был открыт, улыбчив и безукоризненно учтив. Для установления теплых отношений играл с мужским населением в домино, так же звонко хлопая завершающей кон костью (прямоугольные плашки с белыми точками он называл «камнями») и со сдерживаемым превосходством произнося: «Рыба!» Голос у него был с мужественной хрипотцой. Старухи поначалу беспокоились о своем бельишке, вечно пузыристо сушащемся на протянутых через центр Двора веревках и подпираемом шестами с выемкой сверху во избежание касания земли. От этого белья детвору гоняли как сидоровых коз, чтобы днями не мытые руки, не дай Бог, не запятнали жестко, до синевы, накрахмаленных пододеяльников. Но мужчины внушили неусыпным хранительницам постельных принадлежностей, что воры там, где живут, не тащат, и они мало-помалу успокоились.
К Володе уже начали привыкать и принимать его спокойный перевес. Но Муся Куряка имела обыкновение по ночам бодрствовать и из своего, соседнего с «тюремщиком», подвала усмотрела, что Володя со старшим Пашкой совершают таинственные рейды, возвращаясь с рассветом. Поползли слухи о гомерических ограблениях малочисленных действующих церквей и квартир «торгашей», ничем, впрочем, не подтвержденные. По другим источникам, Володя вел крупную карточную игру в легендарном притоне на Кронштадтской и выигрывал золотые горы. Однако ни его костюм, ни образ жизни его ближних нимало не менялся, на что во Дворе тоже имелись резоны: выигрыши Володя якобы отдавал в «общак», которому задолжал за время отсидки.
То утро долго не разгоралось, пасмурь висела на отцветшем чубушнике и запутанной каприфоли. Мама уже убежала в машину к дожидавшемуся ее военпреду. Геля завтракала, глядя в окно, выводящее в королевство проветриваемых шуб, и не знала, как прожить день. Времяборчество со слонянием из угла в угол и праздным висением между тахтой и потолком иногда и летом занимало серьезные промежутки. Но острые приступы безраздельного счастья бытия компенсировали их с лихвой.
Она узрела Колобушкина, который шел вдоль жимолостной стены развалисто и длинно, как в кино. За ним семенил низкорослый, судя по шапочке, врач и величаво плыла спутница этого врача, потому что тоже в халате. Медицинские порядки Геля знала по болезни мамы. Не ей принадлежащая посторонняя сила внесла Бабуль. Видимо, это свойство принадлежало всему связанному с заоконным пространством.