Он никогда не был доволен снимками и всегда находил причину неудачи.
— Экспозиция неверная, — морщил Костя свой тонкий нос.
Или:
— Недопроявка налицо.
Или наоборот:
— Перепроявил, идиот!
Он не жалел для себя обличений. А для Гели качество фотографий значило мало — лишь бы можно было догадаться, дерево или человек, как в том первом телевизоре. Но Костя показывал ей альбомы знаменитых фотографов и некоторыми снимками восхищался до стонов и заламывания рук.
— Что делаешь, делай хорошо, — его любимая поговорка к искусству фотографии пока не относилась, но Костя, в отличие от Гели, любил учиться. А Геля любила знать заранее и потом только проверять.
Бабуль пришла уже затемно.
— Опись имущества делали, — устало сказала она. — Бедная Милечка! Революцию пережить легче. Там все в той или иной степени заражены варварством, и опасность повсюду, она беспрерывна. А здесь не знаешь, с какой стороны и когда ждать…
На следующее утро подвал был пуст. Лидка с Пашкой и Генькой исчезли бесследно. Больше там не поселялся никто, и никто суеверно не входил внутрь. Митрофаныч на фоне стены после похорон Эмилии не возникал. Бабуль иногда носила ему суп в бидончике и по возвращении качала головой и нашептывала. Образки Спасителя, Матери Божией и Николая-угодника она развесила открыто. То ли устала бояться, то ли что-то изменилось в атмосфере, Геля не знала.
Тем летом (или другим?) Геля отошла от роевой жизни. Она бродила по городу и познавала ногами не только дорогу до школы или измеренные велосипедом маршруты. Город открывался неохотно, утаиваясь в плотной завеси листвы, тяготеющей по мере протекания летнего времени к зелено-морской насыщенно-плотной окраске, потом покрывающейся пылью, как айва волосками. Моря Геля не видела, но часто представляла. Или вспоминала. Или оно ей снилось. И города она словно тоже не видела раньше, хотя отдельные фрагменты знала со слов Бабуль по ее бесконечным «бывший», «бывшая», «бывшее». Теперь все связалось, и из-под привычных контуров проступали совсем иные черты иного города. Геля без труда разыскала домик на бывшей Дубовой, где проживала юная Бабуль, где играли тихую свадьбу и где умирала от тифа тезка. После Маши, Эмилии и Володи Геля относилась к смерти с новым томительным и почти нежным чувством, но видеть ее вблизи желания по-прежнему не зарождалось. И осени она теперь не боялась в связи со школой и понимала, что лиственная желтизна — это седина стареющих и умирающих к зиме деревьев. Только деревьям дано воскресать, а людям это свойство так и не привилось, зато сохранена надежда.