В понедельник, после выходного, Эмма пришла в гостиницу в белом платье, с волосами, заплетенными в две толстые, переброшенные на грудь косы. Подвязав легкий пестрый фартук и подобрав выше колен подол платья, она легко, точно майская бабочка, порхала с тряпицей в руке из комнаты в комнату и весело, беспечно напевала:
Меня мама не пустила танцевать Трансвааль,
Гансик, Гансик, милый Гансик, как мне тебя жаль!
Она подбегала к зеркалу, поправляла косы, брови, трогала себя за нос, грозила сама себе пальцем и, протирая спинки стульев и кресел, продолжала распевать:
Но не надо обижаться, накликать беду.
Гансик, Гансик, милый Гансик, завтра я приду.
Убрав комнату, Эмма открыла запасным ключом дверь соседнего номера и с грохотом (офицеры ведь все ушли) потащила туда пылесос.
Меня мама не пустила танцевать Трансвааль,
Гансик, Гансик, милый Гансик…
В углу скрипнула кровать. Эмма оглянулась и обронила шланг. На койке, у окна, лежал укрытый пуховым одеялом молодой человек с очень бледным лицом, взлохмаченными волосами и впалыми глазами. На пересохших губах его была улыбка. Судя по кителю, который висел тут же на стуле, это был лейтенант-танкист. Бледность лица и мелкая испарина на лбу подсказали девушке, что он болен. Строгий наказ мамы гласил, что в подобных случаях убирать комнату нельзя и надо немедленно уходить. Офицеру нужен покой и отдых. Можно только спросить: «Не надо ли товарищу офицеру что- либо принести, подать?» Но Эмма не могла ни спросить, ни уйти. Язык ее словно онемел, а ноги приросли к паркету. Преодолев первое смущение, она, не отрываясь, смотрела на офицера.
— Вы больны? Вам что-нибудь подать? — заглушая стук своего сердца, спросила наконец она.
Он опять улыбнулся, свободно по-немецки сказал:
— Вы очень хорошо поете.
Эмма удивилась.
— Вы? Вы знаете немецкий язык?
— Не совсем хорошо, но знаю.
— О, я очень рада! Очень, — краснея и смущаясь, проговорила она и, вздохнув, добавила: — А я, к сожалению, ваш не знаю. Но я выучу. Я уже и учебник достала.
Лейтенант протянул руку к девушке, потрогал белый лепесток банта, вплетенного в ее косу.
— Откуда вы? Как к нам попали?
— Я временно. Вместо мамы. Марты Пипке.
— Вы очень на нее похожи. Как вас звать?
— Эмма. А вас?
— Петр. Петр Макаров. Запомните?
Эмма понимающе кивнула, шепотом повторила: «Петер, Петр» и, спохватись, спросила:
— Вам, может, чая? Пилюли?..
Петр удержал ее.
— Нет-нет. Спасибо. Мне ничего не надо. Мне. стало лучше. А с вами совсем хорошо. Спойте еще ту песенку: «Гансик, Гансик, милый Гансик, как мне тебя жаль».
Эмма смутилась. Пухлые щеки ее зарделись.