Наш паровоз несся на всех парах – и я понимала, что я в нем – не машинист.
Ну и настал, наконец, день свадьбы. Я не могла надеть контактных линз, а про очки не могло быть и речи!!! Я никогда и не носила их, ужасных, только линзы. Но на всякий случай я спрятала очки в карман своего черного вечернего платья (вдруг потребуется что-нибудь рассмотреть!). Почему платье было черным? – спросите вы (все спрашивают). До сих пор пытаюсь вспомнить, почему я купила именно его, или подобрать к этому вразумительные объяснения. Но они не находятся.
Загс выглядел Дворцом правосудия. Даже мама бросила на него уважительный взгляд. Кроме нас, бракосочетания ожидали веселые девчонки с темнокожими студентами. Под бюстом Ленина статная женщина в алой ленте через грудь никак не приступала к церемонии. Оказывается, не поняла – где невеста?! – а потом выясняла рассерженно, почему я в черном. Что за шуточки! Черный жених – хорошо, черное платье – плохо. У нас так только на похороны являются! И грозила нас не расписать! Она подошла близко, и я увидела, что она красива в гневе, а лицо ее – цвета ленты.
Гости терпеливо ждали, пока разрешится недоразумение.
Зазвучал Мендельсон. Я была в состоянии аффекта. Я плохо понимала происходящее и нерезко видела его.
Все обнимались и почему-то плакали…
Моя любимая подруга Грета, которая, презрев предрассудки, отправилась в Ленинград вместе с моей мамой, не представляя себе, куда она едет и что там встретит, но, не допуская также мысли, что оставит меня в такой интересный день без дружеского участия, тоже была очень взволнованна (хотя сентиментальных слез она не пустила бы из принципа!) и, обнимая меня, прошептала: «Ну что, старушка, на первый раз мы справились!» И я поняла совершенно точно, что под «следующим разом» она не подразумевает свою свадьбу, где я буду свидетелем (мы обещали это друг другу в детстве), а уверена в том, что у меня будет еще какой-то «раз».
В шашлычной нам одолжили ложки, и мы, голодные, ели из банок черную икру, запивая ее теплым шампанским, которое стало пеной – оно растряслось в машине и с трудом собиралось обратно в состояние напитка.
Потом поехали в Зеленогорск. Днем раньше вместо кораблика спешно наняли автобус (и деньги зачем-то отдали вперед), но он не приехал. Пришлось распределиться по всем имеющимся машинам. Шафер жениха («В-в-влад!»), близкий друг Мити, на днях стал шофером – только что купил права, и мы сели в его автомобиль. Сзади нас было четверо, считая маму. Надобно заметить, что мама была превосходным водителем. (Не то слово превосходным – она до страсти, до фанатизма любила свой автомобиль! Помнится, когда она достигла очень почтенного возраста, мы с братом пытались отговорить маму садиться за руль, тем более что правый глаз ее почти ничего не видел… на это она ответила: «Для обгона мне нужен как раз левый!», а когда маму хоронили, думали, если уж класть какую дорогую для нее вещицу в гроб – так это ключи от машины!)… Поэтому она стала нервничать, как только Влад дал г-г-газу. Но мама никогда не позволяла себе лишних эмоций, тем более высказываний. Она стала рыться в сумочке, нашла шоколад, задумав раздать по дольке пассажирам, обреченным на поездку с Владом, – для поднятия настроения. Дрожащими пальцами, сохраняя невозмутимое благовоспитанное лицо, она стала вскрывать плитку, а Влад, отреагировав на хруст фольги (мужчины – сластены!), первый повернулся к ней, бросив на ходу руль и протянув руку за шоколадом…