Добрались к часу ночи. Все покоилось в полнейшей тишине, крыши домиков казались седыми в ровном лунном свете. Собаки не лаяли. Толя велел мне стучать в дверь и просить помочь найти дорогу. Так и сделали. Собака лениво гавкнула, внутри дома зашевелилось, и окошечко вспыхнуло желтым. По шторам метнулись тени. Появился на пороге мужчина, а из-за его плеча удивленно выглядывала темноволосая женщина. Я сказала, что я – немка. Приехала из Германии – и заблудилась. И не знаю, что теперь делать. Женщина сразу очутилась на первом плане, заговорила, заволновалась, засуетилась… Они стали звать меня в дом, чтоб я отдохнула, а утром – утро вечера мудренее – придумаем, что делать… Но тут из кустов выскочили Толя с Тамарой, и возгласы, хохот, громкие целования и бурное веселье посреди ночи потревожили еще двух-трех собак из неразличимых домов…
Утро раскрыло мне глаза на деревню в десять изб. Тут не было ни одного забора. Только несколько домов, свободно стоящих по обе стороны не покрытой асфальтом дороги и образующих таким образом улицу. На улице был колодец, из которого до сих пор, как спокон веку, традиционным способом доставали воду. Позади домов были просторные сады-огороды. Завтрак состоял из огородных даров и сырников с вареньем…
Цивилизация, в которой я привыкла обитать со своим бизнесом, с моими проблемами и победами, с телефонными переговорами и деловыми встречами, не касалась этих мест – все было так просто, так мирно. Мы гуляли и разговаривали, сидели и разговаривали, ели и разговаривали – не с целью заключить, подписать, продать, обеспечить… мы просто жили-были.
Я была потрясена, как бедно живут люди и как берегут они природу. И как просто с ними говорить. Я не знала, куда деть, куда сунуть мусор, который я производила: то у меня в руке фольга от жвачки, то тампончик для снятия макияжа, то ватная палочка… Весь мусор, который оставался от этих людей, был натуральным.
Моя комната выглядела как пещера с пиратскими сокровищами, и я возвышалась над этой грудой золота, потрясенная, гордая, в сверкающем кокошнике на голове.
Ехали дальше, к Волге, к художнику Коле Иванову. Несколько дней провели в Хохломе. Здесь бедность перешла черту – и уже не была романтичной. Коля расписывал деревянную посуду: красным, оранжевым и золотым по черному фону. Во вредное производство (не творческую, а техническую его часть) была вовлечена вся семья. Ремеслом они зарабатывали на жизнь. В мастерской голова шла кругом от изобилия красоты и запаха лака.
Я видела, как топилась на окраине огорода баня, и дымок из трубы стелился в направлении темного зубчатого леса. Я видела кисточки в один волчий волос, которыми расписывались миниатюрные вещицы. Я ела уху из только что выловленной рыбы, которую сварили здесь же, на берегу, на костерке, в чайнике. Ела раков. Ела ржаной хлеб с медом, черпая мед деревянной ложкой из большого туеска. Я фотографировала высокую некошеную траву, особняком стоящие церквушки на фоне неброского среднерусского пейзажа, обветренные, улыбающиеся лица предельно просто одетых людей и их чудесные изделия ручной работы… Всего этого я не забуду никогда.