Мы оживленно обсуждали процесс и методы лечения. Послеоперационный период. Подробности характера боли. И инспектор наконец проникся ко мне сочувствием, разглядел во мне человека.
У меня в новом офисе висела во всю стену карта России, особенная. Я отмечала на ней булавочками города, где в клиниках было установлено наше оборудование для операционных и палат интенсивной терапии. Количество этих булавочек вдохновляло!
Так фининспектор даже и на карту обратил внимание! Стоял, рассматривал.
– А что же здесь-то не освоили вашу Россию? – спрашивал он, тыча пальцем в тайгу. – Давайте-давайте, вы такая… бойкая!
Представляю, вот так вот, в России, подходит ревизор к настенной карте и показывает на тайгу: «А сюда вас ваш бизнес еще не занес, на лесоповал? Ну, давайте-давайте…»
В нотах я разбиралась лучше, чем в буквах, потому что стала учиться игре на фортепиано раньше, чем научилась читать, – мне едва исполнилось шесть. Пианино в родительском доме было старинным, огромным и черным. Его появление в нашей семье было связано с несчастьем: мою старшую сестру, которой было семь лет, сбил мотоцикл. Она выскочила на дорогу, завидев на другой стороне улицы подружку. Школьный ранец, соскользнув на затылок, спас ей голову и жизнь, но ножка была искалечена.
Мне тогда было четыре года. Я помню, как мама, подпевая песенке, плывущей из радио, наводила в доме красоту: держала в руках хрустальную вазу и смахивала с нее тряпочкой пылинки. Мне казалось, я видела их танец в солнечном свете откуда-то снизу – видимо, играла на полу. В этот момент маме сообщили ужасную новость, и ваза выскользнула из маминых рук, разлетаясь по каменному полу у камина на миллион осколков.
Мама всегда пела, чистым приятным голоском. Пела вместе с радио, пела, гуляя с нами, пела, когда вела машину. Пела за уборкой и за приготовлением обеда. А отец всегда слушал пластинки, ну, самые обыкновенные вещи: фортепианные концерты Бетховена, Грига, Чайковского (пластинку с Первым, конечно же, фанатично запилили), струнные Дворжака и Вивальди между Ширли Бесси и Эллой Фицджеральд… Выходит, красиво звучало мое детство!
Когда ваза разбилась, музыка притихла. Четыре месяца моя сестренка жила в больнице, перенесла несколько операций на своей ноге. Помню, как по воскресеньям мы ездили всей семьей ее навещать и покупали для нее то, что она больше всего любит…
Я чувствовала, будто пианино закрывает глаза и строго сдвигает брови, когда я устраиваю табуреточку для ног и взбираюсь на высокий стул, чтобы выполнять упражнения.
Пианино купили на деньги, выплаченные страховой компанией в качестве компенсации за несчастный случай. Поэтому считалось, что пианино принадлежит моей сестре. Она играла на нем лет пять и оставила, а я – играла, пока не повзрослела и не покинула родной дом. Но я всегда помнила, что пианино не мое.