Иногда очень мало просто обдумать хорошо очередность действий. Иногда совершенно недостаточно иметь поддержку даже любимого человека, в котором бываешь уверен больше, чем в самом себе. На некоторые поступки нужно решаться. И я впервые испытал страх. Осознав, что понятия не имею, какой бывает жизнь по ту сторону стен лаборатории. Каково это — быть ответственным за себя самого? У меня не было этой роскоши. Никогда. Я никогда не делал самых элементарных вещей — выбирать одежду или еду, выбирать круг общения, просто разговаривать. Дьявол, я понятия не имел, каково это — разговаривать с другими людьми. Без чувства постоянной ненависти или презрения. Просто разговаривать. Ни о чем. Не ожидая, что уже в следующую минуту тебя будут бить, резать или колоть. И я все сильнее стискивал ладони в кулаки, думая о том, что мало просто сбежать с моей девочкой. Что дальше? Что смогу я дать ей там, в большом мире? Там, где мужчина должен заботиться о своей женщине, став для нее защитой и опорой? Какую работу я мог выполнять? Без образования, без особых навыков… Ненавидел себя самого за эти вопросы, но задавал их каждую ночь. Презирал за эти въедающиеся в мозги страхи, и все равно не мог победить их… но и отказаться от мыслей о свободе больше не мог. Потому что все страхи… нет, не исчезали, но затенялись осознанием того, что моей она сможет стать по праву. Моей женщиной. Моей женой. Свобода для меня тогда имела именно ее запах. Она была созвучна только этим мыслям о ней. Все остальное отходило на второй, десятый план, на фоне которого были МЫ. Как же жестоко я ошибался.
Снегирев ошибся не менее жестоко, решив, что очередное избиение заставит меня передумать. Почему люди слабые, жалкие, ничтожные считают, что физическая боль самая сильная? Почему они придает такое большое значение сохранности своего тела, позволяя втаптывать в грязь душу? Черт их поймет, но ублюдок просчитался, отправив ко мне своих бугаев.
* * *
Не знаю, как долго провалялся после общения с ними, но очнулся под тихое всхлипывание Ассоль, осторожно, кончиками пальцев поглаживающую мою голову, превратившуюся, по ощущениям, в одну сплошную гематому.
Попытался сдержать стон и не смог, но все же удалось повернуть к ней лицо и разлепить опухшие веки, чтобы едва не задохнуться от восторга, увидев мою девочку.
— Такая красивая.
Очень красивая. В темно-синем платье с белым воротником и собранными в хвост волосами.
Вот только кажется, она не поняла ни слова, нахмурившись и склонившись к моему лицу, прислушиваясь.
— Тшшш, — снова пальцами нежно, почти невесомо, волос моих касается, а у меня ощущение, что боль мою стирает на корню, — я тут, Саша. Я рядом.