Схватить его за руки и жадно ладони и запястья поцелуями покрыть. Стараться отогреть, стараться вернуть его себе и лед растопить огнем своим. Моего на нас двоих точно хватит.
— Я с ума сходила. Не ела не спала. Сашааа, я у СИЗО ночевала. Каждую ночь. Клянусь. Каждую ночь, пока увидеть не позволили. Я себя прокляла… прокляла.
И лицо в его ладонях прятать. Не видя, не понимая, что стоит как каменное изваяние. Не двигается не отвечает… это я горю. А он, может, и не горел никогда.
И между нами какие-то пару сантиметров. Какие-то секунды до прикосновений. Ощущаю дыхание его горячее на губах, энергию дикую, бешеную, как и всегда. Как же все еще манит, влечет словно к огню. И крылья в лохмотья, а я их поднимаю и все равно к его кипятку тяну. Пусть сжигает, только не отталкивает. Провела носом по жесткой щетине на щеке. Втягивая запах, коснулась подбородка, хаотичными поцелуями вверх к виску по кромке густых волос."
1980-е гг. СССР
"Наверное, у каждого человека есть какой-то свой порог. Доверия, терпения, ожидания. Не знаю. Порог, дойдя до которого, он либо падает, либо летит вниз. И только от него зависит, каким будет его приземление. Сломается он на части в этом падении или опустится на землю, стоя твердо на своих двоих. Для меня первый порог наступил в этот момент. Пока что-то говорила, пока покрывала отравленными поцелуями мои ладони, а мне казалось — прожигает их до мяса своим ядом.
Я засмеялся. Да, я не мог завыть, я не мог заорать, не мог… тогда еще не мог ударить ее.
Я невольно засмеялся. Она застыла ошарашенная, когда я сжал ее руки своими. Сжал до боли и согнулся пополам, потому что не мог стоять прямо. Словно в грудь кол был вбит. Ее рукой. Только мог хохотать надрывно, представляя, как долго отрабатывала она эту свою роль.
— Перед кем репетировала сцену, Ассоль? Перед матерью?
Оттолкнул ее от себя, чувствуя, как смех снова злобой сменяется на себя за слабость эту.
— А ночевала у СИЗО одна? Не боялась, не? Или твой мажорчик с тобой рядом спал на голой земле-то? Додумался хоть согреть-то?
Шагнул к ней резко, неожиданно ощутив толику удовлетворения, когда она застыла, и зрачки расширились.
— Какого черта ты приперлась сюда, а, девочка? Думаешь, разыграешь сценку тут перед неотесанным ублюдком, и он сразу и показания заберет, и ваши проверки все свернут?
* * *
Я отрицательно качала головой. Мне хотелось зажать уши и зажмуриться. Он ведь не может мне этого всего говорить. Не умеет. Мне не умеет. Это же я… я его Ассоль. Его ожоги под кожей. Я.
Но он их говорил. Пощечинами. Намного сильнее, чем мать била, намного больнее, чем позор и это вечное презрение даже от моего врача, которая осматривала меня нарочито болезненно. От него было намного больнее. У меня даже перед глазами потемнело, и я невольно схватилась за его руки, те самые, которыми оттолкнул.