Откуда я знал? Мне предложили то же самое. И даже после этого я плевал в лицо охранникам, пытаясь сбежать, пока меня не оглушили чем-то в очередной раз… а потом я очнулся с диким стояком, от которого разрывало тело. С похотью, концентратом несшейся по венам. И можно было сколько угодно сопротивляться… но я проиграл.
— Саш, — ее голос приводит в чувство, возвращает в реальность, ее голос еще долго будет моим единственным маяком, который удержит, не даст утонуть… и он же потом беспощадно станет тем самым камнем на шее, не позволившим всплыть с грязного мутного дна, — как часто ты видишься с Ингой?
— Я не знаю, — шаг ей навстречу, и она выпрямляется, напряженно глядя в мое лицо, — с тобой… редко, — лбом прислониться к ее лбу, — очень редко, — глубоко вдохнув запах ее кожи. Летом пахнет. Цветами полевыми. Не знаю, почему так решил. Никогда на улице не был и цветов не видел. Но она читала мне о них, и я именно таким и представлял их аромат.
Судорожно сглотнула, а у меня у самого в горле дерет от сухости. А когда руки положила на мои плечи, дернулся всем телом, ощущая, как кожа нагревается под ее ладонями.
— Экзамены были, — закрывает глаза, приподнимаясь на цыпочках, — не могла приехать сюда. Все эти дни.
Медленно отстранился от нее, и наклонился к ней, чувствуя, как изнутри что-то черное, что-то страшное рваными волнами поднимается.
— Где спала? — распахнула глаза, а у меня это черное по стенкам желудка вверх, впиваясь когтями острыми в мясо, — Все эти дни.
— У Бельских. Мама договаривалась с Ниной Михайловной, мы с Витькой готовились вместе. Саша?
Кивнул, отступая назад и отворачиваясь. Черное в грудную клетку лезет, бесцеремонно крошит кости щупальцами своими.
— Уходи, — замолчал, ожидая, когда выйдет из вольера. Когда оставит наедине с чернотой, вонзающейся клыками уже в глотку.
— Почему? — в ее голосе изумление и обида. А мне расхохотаться хочется. И в то же время вытолкать из клетки, чтобы не смела дразнить своим присутствием. Не смела вызывать вот это жуткое желание придушить.
Сама мне десятки раз про Витьку Бельского рассказывала. Одноклассник ее. Сукин сын, с которым и в кино, и на вечер танцев, и в гости. Сама придет после таких праздников и с горящими от возбуждения глазами мне про него и не видит, что за каждое его имя ее голосом прибить ее хочется. Выть хочется. Потому что все ему. Ужин — ему, танцы — ему, игры — ему… а мне жалкие крохи. Рассказы-объедки с послевкусием разочарования. Мне ничего. Только желание зверем взреветь от боли, которая внутри разливается кислотой и крушить все вокруг, кулаки об стены сбивать, шепотом с ее именем на губах.