Я и правда понимала, что она лучше яда выпьет, чем примет мою помощь. Но всё же…
— Нет! — выплюнула она то, что я, в принципе, и готова была от неё услышать.
— Ну и ладно, — встала я со стула. — Сколько стоит час твоих услуг?
— Не твоё собачье дело!
— Вот и чудненько, — я вытащила из кармана сребреник и бросила на столик. — Сдачу не ищи. Купишь себе ленточек.
С этими словами и вконец испорченным настроением я направилась к выходу. И уже у самой двери сказала, не оборачиваясь:
— Дура ты, Лиска. Ведь могла ненавидеть меня сколько угодно, но шанс на нормальную жизнь всё же не упускать. Я не упускаю ни одного. Единый любит тех, кто хватается за любой подвернувшийся случай. Потому и помогает мне. Но ведь тебе так удобней. Винить меня вместо того, чтобы поднять задницу и сделать что- то для самой себя, — я поморщилась и добавила. — Скажешь мамаше, что наша с ней сделка не состоялась.
Это, конечно, жизни ей не упростит. Потому что, уверена на сто процентов — наш с ней разговор и так подслушивали изо всех щелей. Но…
А всё-таки какая-то польза от этого похода в «Райские птицы» была. Я избавилась от «резинки», которая меня сдерживала всё это время.
***
И всё же вернуться так сразу домой я не могла. Нужно было успокоить нервы. Лучше всего это было бы сделать, пропустив с друзьями по стакану тасаверийского виски у дядьки Рохаса. Но друзей под боком не наблюдалось, и искать их сейчас не было ни настроения, ни сил. Потому я отправилась к Рохасу сама. Заодно узнать, чем нынче живут Висельники и нижние кварталы в целом.
Спешить мне было некуда. На душе паршивенько. Настроение — хоть в петлю лезь.
Хотя нет. Как говорила мать моя, петля над нашим братом всегда висит. И самым глупым поступком в жизни будет самой в неё сунуть голову. В первую очередь потому, что последним. Как говорит Дорк, плохой выход только из гроба…
Так что если уж невтерпёж сунуть голову в петлю, то пусть это будет голова твоего врага.
Летняя жара становилась всё нестерпимей. Распарились полные помоев, отходов и дерьма лужи, в которых накануне, во время ливня, утонули крысы и тощие бродячие коты. Потому вонища стояла такая, что хоть не дыши вообще.
Базарная площадь ещё гудела разноголосьем, торгуясь и ругаясь.
Я остановилась напротив Синего дома, следя за мелкой шпаной, которая в этот момент разыгрывала целый спектакль.
Маленькая, лет шести-семи, девочка в синем платьице, видавшем лучшие дни, но ещё очень даже ничего, с растрёпанными тёмными волосами, в которых скорее запуталась, нежели была вплетена синенькая ленточка, работала отвлекающей. В этот самый момент, она, вцепившись в штанину высокого, тощего, смахивающего на журавля дядьки в коричневом костюме, на всю площадь орала: «Па-а-апа, не бросай нас с мамой, пожа-а-алуйста!!»