— Вы, я слышал, сегодня принимали новое дело. Вас можно поздравить? Я никогда в вас не сомневался. Но нас ведь вы не покинете, надеюсь?
— Что? Устроили неожиданный кавардак в мое отсутствие — и еще надо мной издеваетесь? Хотя бы звонок! Хотя бы предупредили за день, чтобы я в министерстве… — Ольга Николаевна так разъярилась, что оборвала себя, боясь кончить криком. Иван Иванович смотрел на нее и, казалось, продолжал благодушествовать.
— Что решает день? Милая Ольга Николаевна, красавица вы наша, у строителей свои планы. Это народ непознаваемый. У них такой тайный, подземный ход раздумий… Их можно ждать годами, но вдруг нагрянут, как волки, тогда хватай их немедленно, а то в лес убегут… И что вам кажется странным? Поговорим об «издевательстве». Мы вас так ценим! Пройдемте, поговорим обо всем. У меня кофеек в кабинете.
— Нет, надо к больным.
— Вам всего не объять. Там сейчас методисты. Сегодня Людмила Ивановна вышла из отпуска.
И покраснел почему-то.
Что ж, оттого, что покраснел, смягчилась. И пошла с ним пить кофе.
В сущности, он добр, но так — по-житейски, по-будничному. Чтобы быть твердым, заставлял себя сначала рассердиться. Иногда хитрил (какой руководитель не хитрит?), но до чего тяжеловесно! Весь оказывался на виду и оттого краснел. Значит, и сейчас что-то скрывает?.. За десять лет работы Ольга Николаевна к нему привыкла, считала скучноватым, никогда не хватавшим звезд с неба, не слишком надежным в обещаниях, но каким-то домашним, удобным. Очень спокоен и не мешает.
Стычек с ним почти не бывало, за исключением случая двухлетней давности, когда он отправил Татьяну Федоровну на пенсию. Тогда он проявил редкостное упрямство, стоял скалой, твердил о частых болезнях Татьяны Федоровны, о том, что, поскольку флигель снесли, придется из-за тесноты в самом зачатке прервать ее исследования. Если она здесь останется без научной работы, то будет неудовлетворена. Быть может, она найдет удовлетворение в отдыхе? У старости свои блага…
И ведь выстоял, вытеснил. И не позволял Ольге Николаевне кричать на него, хотя обычно любил говорить: «Такой даме, как вы, я бы все позволил».
Сейчас Иван Иванович тоже коснулся «такой дамы». Он посочувствовал утомленному виду Воронцовой и сказал, что для каждого человека благотворны перемены в судьбе, особенно личной, «а для такой дамы, как вы, я предписал бы их особо».
«Перемены в личной судьбе? Словно подсказывает: берите, мол, пример с меня. Ах да, знаю! — Она выругалась в уме. — Развелся с женой, бросил дочку, собрался жениться на какой-то молоденькой, то ли студентке, то ли… И вид именно как у молодящегося жениха».