«Тянется, — подумала она, — тянется ниточка от событий прошлого века к московской девочке послевоенного времени, от школьницы, которая заучивала дату освобождения болгарского города, ко мне сегодняшней с моими больничными делами, с моей стареющей мамой, с моей болгаркой… Куда-то она протянется дальше?» — И она стала раздумывать о Снежане.
«На носу окончательная проверка. Что будет? — спросила себя Ольга Николаевна. — Могу ли я то, чего не могут другие?.. Хм! Подумать только, какая гордая мысль! А в сущности, что такого мы сделали? Сломали застарелые привычки и дали новые навыки. Но все-таки приятно чувствовать себя удачливее других. Инстинкт самоутверждения, заложенный в нас природой. Куда же от него деться? Вот только нет у меня жажды славы, неистовства, делающего людей таранами. Явный недостаток! Изъян моей натуры. Ты права, мама. Но это очень женский изъян. Мужчина на моем месте был бы уже далеко. А я создана для малого круга больных. И так будет, наверно, всю мою жизнь».
Под каждой мыслью текла другая: «И в изъяне есть сила». Ольга Николаевна задорно огляделась по сторонам.
Какая-то женщина стояла рядом и шумно, тяжело дышала. Она была из страдалиц городского пекла — что-то рыхлое, бесформенное вместо лица и тела, и это что-то таяло под прической, под платьем; мокро блестело лицо.
Женщина поймала взгляд Ольги Николаевны, словно подстерегала, и почему-то извинилась.
— Вы меня не знаете, — заговорила она и покраснела, будто подняла в жару тяжесть. — Вы меня не знаете, а я ведь вас хорошо запомнила. Это когда я была на вашей лекции в Политехничке. Зимой еще. И даже записочку послать хотела…
Ольга Николаевна ничего не отвечала. Вспомнила свою единственную за всю зиму лекцию в Малом зале и даже начало своего ответа на одну из записок. «Новая мысль, — сказала тогда Ольга Николаевна, — как птица, которая отбивается от стаи…» И пока вспоминала, женщина успела сказать, что прошлой осенью похоронила мужа: он разбился на мотоцикле, сломал шейные позвонки, умер на операционном столе. Теперь на том же мотоцикле носится ее сын. А мать ходит на лекции и потом рассказывает сыну, каким калекой он станет, если не погибнет, и глаза у нее тогда такие же, наверно, как сейчас — напряженно открытые, страшные и словно потеющие.
Истинная москвичка, Ольга Николаевна не терпела уличных разговоров. Но женщина снова извинилась. У нее есть просьба. Женщине нужен телефон Ольги Николаевны и согласие лечить сына, если он расшибется.
Ольга Николаевна быстро закивала головой, нервно нацарапала несколько слов и цифр на клочке бумаги и торопливо стала спускаться по лестнице подземного перехода. Женщина не сразу отстала. Она почему-то должна была поделиться с врачом своими сожалениями.