Собачка наша от долгой езды на машине очень похудела, и ее все время рвет. Скоро будет готова свекла, и она ее попробует съесть.
Звонил Вам домой, чтобы поточнее узнать Ваш адрес, но никто не подошел, ни Игорь, ни Ваша собачка, ни Галя. Моя собачка лучше вашей, хотя тоже не подходит к телефону. Хотя ей уже 14 лет, то есть около 80.
Ну вот я и рассказал Вам о лягушках, собачках, лесах, озерах и грибах. Потому что лето. А зимой опять будет Дуров, Козаков, Коган[22], Скегина[23], Багинян. Ну и прекрасно. Каждому овощу свой фрукт. Кстати, на Юге всегда очень вкусные груши. Съешьте их штук сто, и мы переименуем Альму в Грушу. И Джон ее будет называть ласково — Грушенька.
Итак, Аграфена Михайловна, до встречи.
Ваш Узурпатор Васильевич.
>(Посмотрите в словаре, что такое узурпатор.)
* * *
Был период на Малой Бронной, когда у Анатолия Васильевича подряд выходили театральные шедевры: «Дон Жуан», «Женитьба», «Месяц в деревне», «Брат Алеша»…
Тогда Анатолий Васильевич начал проводить публичные репетиции. Не специально — просто в театр пускали всех Кто бы ни попросился, чуть ли не с улицы, — у Анатолия Васильевича даже мысли не было кому-то не разрешить присутствовать на репетиции. Поэтому и зал, и балкон постоянно были заняты студентами, стажерами и знакомыми актеров, и знакомыми знакомых, и просто любопытными. Как правило, на каждой репетиции бывало по двадцать-сорок человек Люди сидели, даже если процесс был далек от момента, когда актеры начинают что-то на сцене пробовать. И задолго до того, как актеры останутся на сцене без режиссера. Потому что период, когда режиссер все время находится на сцене, — самый существенный в репетициях: вся ответственность лежит на нем одном, своим рассказом и показом он пытается внедрить в актеров свой замысел.
Но актеров, и меня в том числе, раздражало присутствие посторонних людей в зале. Мы даже подтрунивали над Анатолием Васильевичем: мол, сегодня к вам прибыли еще несколько эшелонов. Или: «Прибыл отряд строителей… или уборщиц… Они тоже хотят поприсутствовать!» Он реагировал очень самолюбиво, но мы не унимались. И когда однажды, увидев где-то в задних рядах спящего человека с чемоданом у ног, я сказала: «Ну вот, вокзальное помещение оборудовано, люди отдыхают здесь!» — Анатолий Васильевич очень на меня рассердился.
Но это все были забавы здорового коллектива. Ну такой как бы шуточный скептицизм. Что же, собственно, нами руководило? Почему мы так себя вели? Очевидно, боялись, что на этом ярком фоне талантливо фонтанирующих идей мы перед присутствующей публикой выглядим голыми, как говорила Раневская. И пустыми.