* * *
Наголодавшиеся и настоявшиеся за день люди, ввалившись и с шумом рассевшись, набросились на яства не разбирая. Кутью, кутью сначала, наводила Прасковья порядок. Ей послушно тянули ладони для кутьи. Кто-то и отстал по дороге, но пришли многие. Покойнику налили водки и накрыли хлебом и в блюдце насыпали зерен пополам с изюмом, как птичке, думает Верка. На пустовавшее, но будто и занятое место старались не смотреть. Вот видишь, а ты переживала, толкнула Авдотья Прасковью: двадцать пятый он, нечетное. И обе захихикали, прячась и накладывая себе в тарелки. Ну, помянем, прогудел заботливо усаженный перед тем отец Николай. Выпили все, и теперь ели молча, глуша голод, что отчасти соответствовало и случаю, настроение получалось строгое и почти траурное. Но постепенно стали заниматься и разговоры: вспыхивали и гасли, как в печи, когда тяги мало. Перекидывались словами, роняя еду, спрашивали и не отвечали, жевали, просили что-нибудь передать. Но, по мере того, как люди насыщались, речи становились длиннее, а слушавшие внимательнее. Усилившиеся гул, гам и ропот сливались воедино, и уж можно было разобрать и отдельные темы, и настроения или интересы.
Говорили о войне. Недавно кончившейся, и непонятно, победили или нет, но кажется, что победили. А то б мы знали. Как же, сказали тебе! — возражал тут же кто-нибудь отчаянный. Тогда на него шикали. И о той, что еще будет, не миновать. И кажется, что эта посильней разразится. Вздыхали. Ох, жаден немец до нашей земли. Конечно, объяснял кто-нибудь, — земля-то какая, погляди, такой всякому захочется. Разобьем! — удало выкрикивал соседский малой Гришка, которому в армию. Соглашались: конечно, разобьем. Ну а вдруг да не сразу. Страдать будем. Немец, он посильнее финна будет, хотя у финна и лыжи. Так что неизвестно еще, — говорил хромой дядя Коля, не тот, что с грузовиком, а живший по другую сторону от железки, почти у самого завода. — Зато у немца — техника, интеллигентно возражал учитель Алексей Анисимович, посверкивая очками. — Ну и что ж, что техника, — сейчас же спорил Петр Абрамов, староста, не любивший учителя. — Это вам, молодым: техника! А у нас ее нет, что ли? И у нас техника. Просто нам не все говорят. А я знаю, наши тоже готовятся. Немец придет, а его уж ждут. Да с припасом. Вот он удивится-то, — хихикал Абрамов. — Как же, сказали тебе! — опять встревала щуплая и шустрая баба Феня, о которой никто не знал, сколько ей лет, а она скрывала; бабой Феней ее звали чуть не с молодости, хотя у нее никогда не было семьи, а стало быть, и внуков. — Тебе скажешь, а ты все и выдашь неприятелю. Я зна-а-аю, — и крутила пальцем, выпившая и уже раскрасневшаяся. — Ничего не выдам, — отчего-то обижался учитель Алексей, тоже нетрезвый, да и слаб он был против остальных. Но на него уже не обращали внимания.