Мы продолжали прочесывать, в основном в погруженном состоянии, определенный для нас район. Следует заметить, расстояние, проделанное нами по поверхности, примерно соответствовало дистанции, пройденной в погруженном состоянии. Дело в том, что надводное движение было гораздо быстрее, а мы большее количество времени проводили под водой. Как все это отличалось от первых дней войны, когда мы так привольно чувствовали себя на поверхности, что позволяли себе загорать и купаться с верхней палубы! Погруженным состоянием в те дни мы пользовались в основном для проведения атак и быстрого отхода в случае угрозы. Ныне же нам приходилось проводить большую часть времени в погруженном состоянии, то есть делать то, для чего подводные лодки тех времен предназначены не были.
Эти длинные подводные переходы были весьма утомительны. Если мы не всплывали или не погружались, лишь небольшая часть экипажа была задействована на вахте. Свободные от вахты члены экипажа проводили большую часть времени за игрой в карты или кости, сплетничали или же спали. Я проводил большую часть своего свободного времени за изучением английского языка.
Хорошим обстоятельством было то, что мы почти не видели Чеха. Лишь после долгого периода молчания он, бледный и выглядевший нервным, появлялся из своей каюты, только когда обстоятельства делали его присутствие абсолютно необходимым. Он даже избегал общества своих коллег-офицеров. Когда он отдавал нам, рядовым, один из немногих своих приказов, взгляд его скользил туда и сюда по нашим лицам, словно спрашивая: «А правильно ли я поступаю?»
В дополнение к его неуверенности в действиях добавились также несомненные признаки глубокой депрессии. Многие из его соучеников по военно-морской академии уже погибли, в том числе почти все командиры подлодок, носивших на рубке олимпийские кольца в качестве эмблемы. Чех, представляется, был убежден в том, что его очередь придет скорее раньше, чем позже. Кроме того, в Лорьяне ходили неприятные слухи, вызывавшие сомнение в его храбрости и компетентности, обрывки которых, вне всякого сомнения, доходили до него. Разумеется, когда мы слышали, как кто-то распускает слухи о нем на базе, мы быстро заставляли такого человека замолчать. Между собой мы могли горько жаловаться на нашего командира, но никто помимо нашего экипажа не имел на это права.
Наши чувства по отношению к нему постепенно изменились от ненависти до жалости, и я думаю, он понял это. Кто знает, может быть, это только ухудшило положение. Он, очевидно, имел одно время большие амбиции в отношении себя, и мы были уверены (по крайней мере первоначально), что он принесет нашей лодке большой успех, чего, однако, не произошло.