— Потому что это лишено смысла.
Я выложил ему доводы, которые вам уже известны, и с каждым словом лицо его просветлялось, пока не приобрело выражение некоей отчаянной надежды.
— Вы сказали все это принцу? Бога ради: что он ответил?
Я покачал головой.
— Убедить его не удалось. Так же как Ковентри и Уильямса. Не возьмусь осуждать их — обвинение очень серьезное. Пятеро свидетелей...
— Свидетелей? Скорее, чокнутых недоумков! Две идиотки и кучка бестолковых юнцов — чего стоит их слово?
В мгновение ока надменный гвардеец испарился; Камминг стоял передо мной, его кулаки сжались, глаза метали молнии, руки тряслись от ярости. Любопытно, как человек сохраняет ледяное спокойствие, когда весь мир ополчился против него, но стоит проронить одно сочувственное слово, и гнев и обида начинают изливаться из него фонтаном, потому что он решил, что нашел друга, на которого может положиться.
— Как могли они подумать? — продолжал он бушевать. — Господи, Флэшмен, как они могли? Люди, которые знают меня двадцать с лишним лет, мои старые друзья! Как будто я мог... опуститься... до такой низости! И ради чего? — В глазах его блестели слезы, и если бы подполковник начал топать ногами и рвать на себе волосы, я ничуть бы не удивился. — Ради нескольких жалких фунтов? Черт, да я швырну их им в лицо...
— Нет, вы не сделаете этого, если сохранили хоть каплю здравого смысла.
Он изумленно вытаращился.
— Это может быть расценено как признание вины, — продолжаю я. — Вы же честно выиграли их, так? Так оставьте деньги при себе.
Вполне здравый совет, кстати.
— Впрочем, в этом все и дело, — добавляю я, подаваясь вперед и глядя ему прямо в глаза. — Не надо обрывать шторы, Камминг, лучше скажите как на духу: вы жульничали?
Его грудь ходила ходуном, но при этих словах он замер и выпалил:
— Нет! Клянусь честью!
Он говорил правду, без вопросов. И убедили меня не слова, а все, что я увидел и услышал с момента, как вошел в комнату. Я не претендую на звание непогрешимого судии в делах своих собратьев (или сестер), могу поддаться на обман и не верю обещаниям и клятвам, даже самым торжественным. Но я много чего повидал, и опыт подсказывал, что поведение Гордон-Камминга, и в спокойствии и в гневе, было искренним.
— Прекрасно. Тогда перейдем к свидетелям — они, выходит, лгут?
Это снова смутило его.
— Откуда, черт возьми, я знаю? Вся эта история ужасна! Какое мне, дело врут они или нет? Кучка идиотов и настырных баб! Кому есть интерес до их россказней? Послушайте, Флэшмен, мне наплевать на их глупые обвинения — им грош цена! Но люди вроде Уильямса и... принца, которых я считал друзьями... А они обратились против меня... поверили в эту гнусность... Бог мой! И только вы, от кого я меньше всего ожидал сочувствия, вы один... поверили мне...