Удивительно, но общественные мнения, разделявшиеся почти поровну, после суда решительно склонились на сторону Камминга. Одна уважаемая газета высказалась, что свидетельство о жульничестве не столь уж и железное; а на каждом углу шушукались: какой-де вообще имелся смысл доводить дело до суда, когда его легко можно было уладить в Трэнби. И так бы и случилось, кабы не чрезмерное рвение друзей принца, стремящихся уберечь его от скандала.
Ирония в том, что вопреки уважительному обхождению со всякими там извольте-ваше-высочество-будьте-так-любезны, суд стал самым черным пятном во всей изрядно заляпанной репутации Берти. Пресса клеймила его от Белграда до обеда, а когда он (с благословения, как говорили, премьер-министра и архиепископа Кентерберийского) издал обращение, в котором заявлял, что терпеть не может карт и делает все возможное, дабы искоренить их, то выставил себя трусливым подленьким лицемером, каковым и являлся, и вызвал бурю насмешек.
Камминг, как и следовало ожидать, был похоронен для света и армии; ему хватило ума уйти в отставку, жениться на своей американке и удалиться в Шотландию. Зная баронета, я не сомневался, что позор для него — ничто по сравнению с яростью к заклеймившему его обществу и предателю-принцу. В эту самую минуту он сидит, наверное, в своей горной твердыне, облаченный в праведный гнев и презирает свет, который изгнал его. Это неудивительно, поскольку теперь, когда моя маленькая история близится к концу, я могу сказать вам, что... Гордон-Камминг пострадал ни за что. Он не жульничал в баккара.
Я узнал об этом через сутки после вынесения вердикта, но поделать ничего не мог, даже если хотел бы. Никто ни на миг не внял бы правде — я сам отказывался поначалу, настолько дико та звучала. Но сомнений не было, ибо она в точности совпадала с показаниями обеих сторон, да и поступила из достоверного источника. В конце концов, я с этим источником семьдесят лет прожил и знал, что, будучи способна при необходимости укрыть немного veri[1031] и добавить капельку falsi[1032], Элпет не лгунья.
Мы поглощали завтрак — я, в преклонном своем возрасте, ел в русском стиле: сосиска, бренди и кофе; она же в лучших традициях национальной шотландской кухни: каша, ветчина, яйца, кровяная колбаса, какой-то рыбный ужас под названием «копченый арброут», овсяные печенья, булки и мармелад (бог весть как ей удается сохранять фигуру!). Одновременно мы просматривали утренние газеты. Обычно Элспет и читает и болтает одновременно, но теперь сидела тише мыши, потрясенная расправой с Каммингом. Отложив наконец очки, она стала размешивать чай ложечкой, лицо ее выражало глубокую задумчивость.