«Точно как Самый Старший Кузнецов разговаривает!» — подумал Макс и выплюнул деревяшку.
— Есть! А ты что будешь делать?
—Трифона уговаривать. Он одичал, бедняга, не верит никому. Люди его бросили одного в доме. Ушли и не вернулись. Он их ждал, ждал, а потом усыхать начал.
— Это как — усыхать?
— Ну… уменьшаться, скукоживаться. Да ты не бойся, донесем. Домовые и так не тяжелые, а он теперь лёгонький совсем… наверно. Я бы и сам эту несчастную кроссовку отнес, да у меня пасть куда меньше. Мне её не утащить.
— Понятно. А откуда ты всё это знаешь?
— Матушка рассказывала. Да и мы, кошки, с домовыми родня. Своих бросать нельзя.
— Точно! Кузнецовы так не поступают. Договорились.
Маврик проскользнул в кухню и тут же вернулся.
— Пошли! Все чай пьют. Пока не будут ложиться спать, нас никто не хватится.
Максу стало страшновато. Но он вспомнил тихий плач в заброшенном доме и покрепче ухватил в пасть кроссовку.
— Тс-с-с! — прошипел Маврик. — Не стучи когтями! Давай за мной!
По дороге пришлось несколько раз отдыхать: кроссовка оказалось тяжелой. Маврик крутился рядом, вглядываясь в темноту, и помалкивал. В небе висела полная луна, глядела вниз, на Лукошкино. Так и хотелось всё бросить, сесть и полаять на неё как следует…
Пролезть в дыру с кроссовкой оказалось сложно. Макс пропихивал её мордой. Маврик полз сзади, шипел и бранился в усы.
В доме было тихо. Маврик насторожился, мяукнул и тут же повеселел.
— Живой, отзывается! Успели! Пошли к печке. Только молчи, понял? Я с ним сам поговорю.
Кроссовку запихали под печь, в темноту и паутину, оставив шнурки снаружи. Маврик сел рядом и громко замурлыкал.
Под печкой заворошились.
— Домовой, домовой, пойдём со мной! — сказал Маврик и снова замурлыкал.
В подпечной темноте пискнули. Мышь, что ли?
— Всё, он уже там! Потащили! Ты за один шнурок, а я за другой. Раз, два — взяли!
Кроссовка вся перепачкалась в пыли и старой копоти. С неё спрыгнул паук и метнулся обратно в родное подпечье. Маврик басовито ворковал — наверно, уговаривал домового не бояться.
— Пошли домой! Теперь его поскорее накормить надо.
— А что домовые едят? — Макс приноравливался ухватить кроссовку поудобнее.
— Что и все прочие. Кашу там, хлеб, молоко… Поделимся, короче.
— А я с ним смогу разговаривать?
— Конечно! Это пока он слабый, еле-еле шепчет. Я его и вижу, и слышу, а ты — нет. Поправится, отъестся, вот тогда и наговоритесь. Пошли!
Домовой и правда отощал: кроссовка ничуть не потяжелела.
На обратном пути отдыхать пришлось чаще.
— Ты что? — шипел Маврик. — Давай шустрей! А то закроют дверь, и будем ночевать на веранде. И Трифона покормить не успеем.