Только ни красивые задачки, ни красочный рассказ Владимира Семеновича о Цусиме, ни иксы-игреки на алгебре не отвлекали сегодня от разговоров об отъезде Анны Алексеевны. Так это получилось неожиданно — врачи посоветовали срочно лечить Светлану, и Аннушка достает для нее путевку в пансионат. Весь день у нас прошел в сомнениях: а успеет ли Аннушка выставить отметки за сочинение по Чернышевскому и как быть с Олимпом — собирать ли его без учительницы? И даст ли она теперь нам домашнее сочинение, о котором говорила еще в начале четверти?
На физике судьба в лице Виктора Павловича запрограммировала мне сидеть с Бурковым. Но едва он подошел к столу, я вскочила. Виктору Павловичу объяснила: «Буркову одному тесно — некуда локти расставлять». И перебралась к Зинухе. Н. Б. фыркнул, а я сделала каменное лицо: пусть не мнит, будто любая девчонка умирает от счастья сидеть с ним рядом — в кино или в школе, все равно! Много чести.
Вика не упустила случая поддеть меня: «Для Кулагиной нужен персональный трон!» Розка-белобока захихикала. И Нечаева улыбнулась.
А вот ей-то улыбаться нечего! Она хоть и пришла в школу как ни в чем не бывало, да опять добавила двоечек в свою коллекцию. По алгебре и английскому. Да и Ясенев тоже снова «плавал» на истории.
И после этого еще кое у кого хватает совести говорить, будто у нас все в порядке. Вот Анна Алексеевна уезжает, а мы ей на прощание — такие сюрпризики!
Нет, я твердо решила: «Колючку» надо вывешивать немедленно.
Показала Илье Шумейко, как члену редколлегии, уже готовые свои эпиграммы. Он прочитал и поморщился: «Злые очень».
— А ты хочешь быть добреньким с двоечниками? — спросила я.
Он промычал что-то маловразумительное.
Ну, ничего. Как писал Курочкин: «Призванья нашего достойны, пребудем мудры и спокойны».
По словам мамы, я появилась на свет белый в пять часов утра. Из этого следует, что момент, когда мне стукнуло шестнадцать, я благополучно проспала: к восьми часам мне было от роду уже сто восемьдесят минут плюс шестнадцать лет.
Папа и мама поздравили утром. И подарили белые туфли. О таких я давно мечтала. Конечно, сказала «спасибо». Но тоном мрачным. Мама прицепилась: «Неужели ты даже в такой день не можешь не портить нам настроение?» Я ответила: «Мо-гу!» И, включив на полную мощность магнитофон с песней «Течет Волга», стала во все горло помогать Зыкиной: «А мне семнадцать лет!» — «Пока шестнадцать, — поправила мама и покачала головой: — Когда ты станешь взрослой?» С недавних пор у нее это новая присказка при обращении ко мне. Как прежний укор: «Эх, Ольга, Ольга!» Я крикнула: «Ни-ког-да!» Она с грустным вздохом повернулась к папе: «Отказываюсь ее понимать». Он совершенно серьезно спросил: «А сама она себя понимает?»