Мое внезапное появление вызвало у парней столбняк: они молча воззрились на меня. Первым вскочил чернявый:
— Рады приветствовать! С кем имею? — Он сделал шутовской поклон и широким жестом предложил, мне сесть. Аккуратные усики, приподымая пухлую верхнюю губу, придавали смазливому лицу развязную самоуверенность. Он был красавчик, но очень уж слащаво-противный.
— Заглохни! — приказал рыжий. Этот невозмутимо потягивал из стакана пиво — громоздкий и мускулистый, как борец-циркач.
Чернявый захихикал:
— Должны же мы… с кем имеем честь.
— Послушай, — повернулась я к Ларисе, не желая входить в объяснение с ее гостями. — Ты почему не в школе?
Чернявый незамедлительно отреагировал:
— Ах, мадмуазель из школы? — Хилый, узкоплечий, он дергался, как марионетка.
Лариса молчала. А я поняла, что начала совсем не с того — ведь у нас с ней не было уговора, что она придет в школу. Я кивнула, приглашая ее пройти со мной в дальнюю комнату, и прошла туда первая. Едва мы оказались одни, я спросила:
— У тебя — что? Постоялый двор? Тебе это нравится?
— Да ты мне не нравишься! — вдруг выкрикнула она. — Я еще вчера сказала: уходи! Зачем опять явилась?
За дверью стало тихо. Замолк транзистор. Парни прислушались. Я молниеносно вышла к ним, вывернула рычаг громкости до отказа: музыка загрохотала вовсю.
— Так держать! — сказала я.
— Во дает, — хмыкнул курчавый усатик. Но звук не уменьшил.
Лариса сидела на кровати, уставившись взглядом в окно.
— Вот что, — сказала я, садясь рядом. — Во-первых, не злись. Признаюсь как на духу — придиралась к тебе по-глупому. Но мы все же четыре года учимся вместе. И целый год сидели за одной партой.
— А теперь я не буду учиться, — сказала она.
— Ямщик, не гони лошадей…
— Не буду! — повторила она упрямо.
— Оставим вопрос открытым. Только объясни вразумительно. Не нравится в школе. Не нравлюсь я. Но неужели эти лучше? — Я кивнула на дверь — в сторону парней. — Что тебя с ними связывает?
Она посмотрела на меня с усмешкой:
— А ты как «Деточка».
— Какая деточка?
— Какой… Ходит тут к мамуле. «Могла бы лучше учиться, деточка». «Что у тебя с ними общего, деточка?» А какое ему дело? Кто он, чтобы меня воспитывать? Да я вообще никому не деточка. И хочу быть самостоятельной, а не отчитываться за каждый шаг: где была, да почему поздно пришла, да не гуляй с этим, учи уроки! Вот буду работать, так, по крайней мере, сама себе указчик! — Она выложила все это за один миг.
И я вспомнила Аннушкины слова: «Нелегкое у нее положение дома». Недовольство матерью и каким-то «Деточкой» и желание ни от кого не зависеть гнали ее не только из школы.