С безжалостной откровенностью обнажала Лариса передо мной подноготную своих отношений с матерью, будто легко шла уже знакомым путем — после вчерашней беседы с Леонидом Петровичем. А может быть, ей хотелось этим рассказом укрепить себя в решении, которое приняла она под влиянием инспектора милиции, — все же не уходить из дома? Да, да, стой на том твердо, Нечаева, живи честно, не так, как мамуля, но будь по-настоящему взрослой. Ведь бегство из дома — ребяческий бунт. Тычешься ты, как слепой кутенок, из угла в угол: пожелала выйти из тупика с мамулей, а попала в плен к Динке. А ты действуй так, чтобы все вокруг — и первая — мама! — по достоинству оценили твою правоту и твою силу. Говорила ли ты с ней хоть раз по душам, на равных? Разобралась ли во всем глубоко, как следует? И что ты, в конце концов, знаешь о ней, о ее личной жизни, хотя бы даже об этом ненавистном тебе «Деточке»? Пособник он в темных ее делишках или, наоборот, хочет добра и ей, и тебе тоже? Не потому ли и требует с тебя по-отцовски отчета — где да с кем ты проводишь вечер? Как же смеешь ты бунтовать против него, если не отделила истину фактов от досужих догадок и вымыслов? Неужели опять хочешь повторить свою ошибку с отцом? Но ведь тебе уже не семь, даже не десять, тебе — шестнадцать! Когда же ты станешь по-настоящему взрослой?!
Не знаю, может, и не такими словами внушал Леонид Петрович свои взгляды Ларисе. Только мне стало ясно, что как при первом разговоре в милиции помог он ей лучше разобраться в отце, так сейчас по-новому раскрыл для нее смысл поведения с матерью.
— Я докажу ей, докажу! — говорила мне Лариса, сидя на тахте, и слушая ее, я поверила — она передо мной уже не такая, какой привыкли мы видеть ее в классе — не легкомысленная модница, а повзрослевший человек, который сумеет доказать маме, как им лучше жить вместе на новый лад.
Впрочем, и я перед ней сидела не та, какой была полчаса назад, до своего последнего разговора с Бурковым, до слез, выплаканных на набережной. Бывают у человека такие моменты, когда, прислушиваясь к себе, улавливает он, что сделался хоть немного другим.
Только что это? О чем еще говорит Лариса?
— Вот буду теперь сама себе власть! Куда пойду, уже никто не указчик мне.
— Постой, постой, — перебила я с тревогой. — Куда ты хочешь идти? Опять к Динке?
— А что? — откликнулась она с усмешкой. — С ней тоже неплохо.
— Конечно, сплошное веселье. Третье или уже четвертое рождение отмечать?
— Про них не говори, — мотнула Лариса головой, поняв, что я с иронией напомнила о Динкиных друзьях, пьяно оравших в этих стенах несколько дней назад. — Они мелочевка, шантрапа, одно слово — уродопалы. Дина с ними только так… Ну, было у нее что-то с Гвоздиловым. А теперь все обрезано. Теперь другие знакомые, не чета этим. Сегодня я ее с солидным хахалем видела.