— А в общем, не так это страшно — остаться с Яськой, — сказала Юля орлу. — Мы справимся. Если день сурка меня придавит, буду вспоминать полеты!
Она сняла крышку таймера, положила пальцы на стрелку. Куда отправиться? Весь мир открыт, используй свой шанс. Перед глазами промчались десятки образов — виденных в кино и на фото, описанных в книгах, додуманных. Зеркальный пруд в японском саду Кораку-эн, в котором отражаются извилистые ветки сосен и ярко-зеленые клены, где над тишиной кричит тонкая цапля — пройди вокруг него. От горячих источников Джигокудани поднимается пар, — окунись в него, сядь на камень рядом с кроткой, краснолицей снежной макакой. Из холмов острова Пасхи вырастают истуканы рядами — встань перед ними, помолчи перед загадкой. Из низкой травы саванны торчит грива льва — коснись ее. На желтых стенах храмов Каджурахо танцуют, воюют и ласкают друг друга бесчисленные индийские боги, апсары и смертные — облети вокруг башен, рассмотри. В предгорьях Анд — бескрайние, радужные плантации роз, лилий, гвоздик источают бешеный запах — упади с неба к ним, вдохни. Откажись от всего мира, предлагающего ей свои дары, и выбери только один.
Выбор пришел легко. Тихий голос внутри нашептывал ей одно имя, одно место — то, где она встретилась с собой.
Юля повернула стрелку и через секунду оказалась в Венеции.
Плеск, блеск, отражения, удвоения. Узкие окна узких домов, зеленоватые потеки под окнами, слои краски — охра выступает из-под цвета увядшей розы, песочный — под васильково-голубым. Туристы и голуби в броуновском брожении, в движении до головокружения. Одинокая лужица поймала золотой купол.
Юля медленно спланировала с небес на площадь, как не замечаемый никем ангел. Сегодня ей не хотелось летать, хотелось побыть обычным прохожим — как все прочие, кто приехал в Венецию, Серениссиму, у кого в кармане — честно оплаченный билет.
Возле выставленных на площадь столиков кафе «Флориан» камерный оркестр играл танго Пьяццоллы. Естественное смешение — аргентинская музыка рядом со старейшим в Европе и в мире кафе, где когда-то стали подавать завезенный из Турции кофе, в городе, который выкладывал рядом на прилавок шелка Китая и слоновую кость Абиссинии, завидовал Константинополю, торговал со всеми и грабил тех, до кого мог дотянуться, пока из рыкающего купца-разбойника не превратился в утонченного, мудрого, одряхлевшего аристократа.
Тощий мужчина средних лет с полуприщуром смотрел на высокое, многослойное пирожное, стоявшее перед ним на столе. Предвкушал, растягивал удовольствие. Юля погрузила бесплотный палец в крем, облизала. Ей показалось, что она ощутила нечто — шлейф вкуса, воспоминание о ягодной сладости. Сунув руки в карманы джинсов, она прошла через площадь наискосок, под колоннаду, через темный проход — и к овальной, изумрудной заводи, где к камню прижалось с десяток черных гондол. Две из них как раз отплывали. Юля запрыгнула на корму правой гондолы, встала позади гондольера в полосатой фуфайке. Впереди, на парчовых подушках, сидели двое туристов — пожилая пара с лицами цвета грецкого ореха, белейшими волосами и заметной аурой богатства. Гондола шла нежно, легко, будто целовала воду. Только взмахи весла в руках гондольера напоминали, что этот лакированный, театрально позолоченный мастодонт — из числа земных созданий и тоже подвластен силам тяжести. Дома вырастали сразу из воды и стояли тесно, не отделенные от проезжей части канала ни тротуаром, ни зеленью. Гондола шла так близко к стенам, окнам и аркам, что Юля протянула руку и взъерошила красный цветок, выставленный на окно.