Сзади послышалось: «Дайте дорогу!» Богдан недовольно обернулся, но, увидев, кто едет, прижался к обочине. Цок-цок-цок. Остановившийся веломобиль миновал длинноухий, кареглазый ослик, украшенный тряпичными цветами. Плохо выбритый мужик вел в поводу ослика, на раскормленной спине которого сидел малыш лет двух — с серьезным, даже насупленным видом, чем-то напоминая Наполеона на парадном конном портрете. Майя улыбнулась ему, цокнула языком, и малыш свернул голову, уставившись на нее. Эх, не успеешь оглянуться — и Ясе стукнет два, потом три, пять… Неужели эти самые нежные, самые смешные и трогательные годы пройдут мимо Богдана?
— Что-то надо делать, — сказала себе под нос Майя.
— К черту все! Плюну и уеду куда-нибудь. На курорт, — раздраженно произнес Богдан.
— Да-да. Съезди, развейся, Даня. А через пару недель вернешься…
— И даже на курорт не хочется! — непоследовательно заявил сын. — Все на один вкус. Море шумит, песок забивается в обувь, рядом трещит какая-нибудь дурочка с переулочка, русская краса, к которой я еще месяц назад остыл… Знаешь, надоели чужие люди рядом!
Майя бросила на сына внимательный взгляд. Что-то с ним происходит. То ли Богдан в ум входит, все же пятьдесят пять ему… то ли растерялся. Неужели верно она догадалась, что у сына неприятности в делах?
— Желания мои просты и законны: хочу, чтоб рядом были родные люди, — сказал Богдан. — Мам, а поехали вместе! Поедешь?
— Вместе? Ах, ты мой хороший, — Майя обняла его. Как долго она ждала такого предложения от сына!
— Махнем куда-нибудь осенью. Бархатный сезон, лучшее время… Коста-Брава, Прованс, да хоть Мексика… куда ты хочешь?
Ох. Куда бы она ни хотела, уже сейчас Майя никуда не доедет. А что будет осенью… где она будет осенью, на этом ли свете?
— Мам, ты плачешь?
— Я от радости, Даня.
Сегодня был последний день.
— Ну что, волшебный птах, последний полет? — спросила Юля, взяв в руку бронзового орла. — Няня не найдена, значит, я возвращаюсь в дом. К любимому Яське, в день сурка: сварить кабачок — соскрести со стен кабачок, вымыть попу, выйти с коляской… Нет, я несправедлива. Разве только это?
Ведь есть еще Яся, журчащий в ванне, как ручеек. Есть Яся, улыбающийся во весь рот, когда удается нашалить. Яська, который ползет к ней и жалобно просит: «Мама, мама» (дай это немедленно, успокой, обними, подними к люстре). Яся, который сегодня утром положил ей на щеку теплый кулачок и серьезно смотрел — такая была ласка. А вчера он впервые поделился с ней! Степа принес целый пакет слив, и Яся добрался до него. Он захватил столько, сколько мог унести, и тут же вонзил в сливовый бок все три зуба. «Немытые!» — закричала Юля, отобрала добычу — за что была укушена сама (ох, больно), но потом — в мытом и очищенном от косточки виде — она вернула добычу Ясе. Все три сливы. Ладно, пируй. (Плевать на возможную аллергию.) Яся довольно зарокотал, запел, одну сливу съел, вторую обслюнявил, а третью — третью протянул маме! Маме, в первый раз. Сердце Юли поплыло от любви, как горячий воск под огнем.