— Все, у меня голова болит! Да! — встал Степа. — Точно грипп. Спать! Спать-спать.
Ни на кого не глядя, он подошел к столу и потянулся к налитому стакану, но Богдан быстро выдернул его. Коньяк плеснул на стол, и пахнуло крепким ароматом.
— Э, нет! — воскликнул он, держа стакан на отлете. — Подождешь, болезный. Нет, рассудите, Юля, разве так нужно встречать гостей? Мол, приперся, блудный отец, иди отсюда… Эх!
Лицо Богдана скривилось, от обиды он отвернулся…
— Меня — блудным отцом назвал! — с надрывом сказал он, а затем, словно впервые заметив стакан в своей руке, поднес его к губам и выпил одним духом.
Юля и Соловей-младший замерли. Через остекленевшие глаза Богдана прокатилась какая-то волна, он весь поплыл, и лицо его, секунду назад горевшее гневным огнем, стало мягоньким и дурашливым.
— Сидите как сычи! — фыркнул он от смеха. — Нельзя к вам сюрпризом приезжать, скучные вы люди. Завтра приду без сюрприза. Пойдем в парк. Шашлыки, карусели, внук порезвится на травке… Кстати, где мой внук?
— Он спит, — быстро ответил Степа.
— Жаль. Да, маму возьмем, все вместе, семьей посидим… Степка, я уже не помню, я тебя на каруселях катал?
— Ты? В те годы, когда я любил карусели, ты предпочитал бильярд.
Соловей-старший не услышал упрека. Он откинулся на стуле и запрокинул голову, словно на потолке для него одного показывали кино.
— Или не ходить никуда? Просто собраться всем вместе, за одним столом, — неторопливо говорил Богдан (дикция его уже теряла отчетливость). — За одним столом, под одним абажуром, как у нас когда-то бывало… У деда Альберта на даче была замечательная веранда, вечером раздвинем стол, затопим самовар шишками… Мне с семи лет самовар доверяли. На столе — ничего особенного: сушки, летом арбуз. Над столом абажур дивного мандаринового цвета, вечером на него мотыльки летели. И как хорошо было! Я не знал, а это ведь были лучшие вечера в жизни. Концентрированное счастье. Запасалось тогда, в детстве, это счастье на последующие годы, как электричество в лейденских банках. Мои запасы мандаринового света… Всей семьей за овальным столом, и друзья приезжали… Разговоры до полуночи, смех, истории… за верандой сирень шумит, птица голос подаст. В самоваре шишки трещат. А мы вместе все, в светлом круге под абажуром: дед и бабушка, мать, дядья и тетки, я… Отец, правда, редко на дачу ездил. Я говорил, что мой отец был шахматный гроссмейстер? — неожиданно обратился Богдан к Юле.
Та покачала головой.
— Всесоюзного уровня. Дай бог, вашему мальчику его гены передадутся. Вот кто был голова! А мы уже так — по нисходящей. У меня труба пониже, а Степка — он вообще, у него между ушами только эхо гуляет — ау-у!