Автопортрет неизвестного (Драгунский) - страница 133

Перегудов опять почувствовал, что покрывается испариной, и был готов уже кивнуть, хотя понимал, что этот кивок мог дорого ему стоить. Но и возражать было страшно.

– Нет, конечно. Это не исторично – так рассуждать, – успокоил его Сталин. – Но скажите мне, что кричали бойцы в атаке?

– За родину, за Сталина! – радостно воскликнул Перегудов.

– Вот именно. И это не пустые слова. Потому что, кроме евреев, фашисты уничтожили бы лично товарища Сталина и всё Политбюро. Ну и весь ЦК ВКП(б) и Совнарком. А также президиум Верховного Совета. Впрочем, это почти те же самые лица. Так что советский народ воевал не столько за свою честь и свободу – потому что никто не знает, что это такое, я, например, не знаю, – сколько за жизнь товарища Сталина и его верных соратников. Человек двести общим числом.

– А как же евреи? – неизвестно зачем спросил Перегудов.

– Евреи тут случайно затесались, – вздохнул Сталин. – Если бы евреев не было в СССР совсем или если бы Гитлер не был чудовищным антисемитом и относился бы к евреям примерно так же, как к грузинам или мордвинам, товарища Сталина он все равно бы повесил. Или сослал бы на далекий остров. Такова беспощадная диалектика общего и единичного в истории, товарищ Перегудов. Мы говорим «народ и родина», а выгоду от этого получают царь и его двор. Ну сами посудите, если бы Наполеон завоевал Россию, кому было бы от этого плохо, кроме царя? Или поляки в семнадцатом веке – та же ситуация. Недаром опера «Иван Сусанин» в оригинале называлась «Жизнь за царя». Именно за царя, а не за народ.

Сталин вычистил трубку спичкой, постучал ею о край пепельницы.

– Да, – вздохнул он. – Порою невыносимо тяжело сознавать, что все усилия и жертвы советского народа – и ваши, товарищ Перегудов, усилия по созданию новейшей военной радиотехники, – что все эти жертвы и усилия направлены только на то, чтобы товарищ Сталин продолжал спокойно сидеть в Кремле и вот на этой даче… Иногда от этого делается прямо тошно. Особенно когда подумаешь о Боге! – Сталин поднял глаза к потолку и помолчал. – Только вы всё это, что мы с вами тут обсуждали, никому не пересказывайте. Мой добрый совет! Допустим, вы скажете, что товарищ Сталин вам такую ересь говорил. Я отопрусь, – засмеялся он, – а вас расстреляют, это вам надо?

– Не надо, – прошептал Перегудов.

– Вот и хорошо. Дальше давайте про хорошее. У меня тоже есть мечта. Мне хотелось бы, чтоб у меня в гостях собирались разные приятные талантливые люди. Писатели, музыканты. Чтобы поэт Пастернак читал бы стихи, а пианистка Юдина играла бы Моцарта, Шопена и других композиторов. Мечты, товарищ Перегудов. А и то сказать, что худого в мечтах? Мечты освежают жизнь, придают ей игру, краску и будущий смысл. Вот товарищ Ленин говорил – надо мечтать! А господин Уэллс называл его кремлевским мечтателем – в хорошем смысле слова. Если бы в плохом смысле, мы бы не напечатали у нас в СССР его книжку тиражом в тридцать пять тысяч экземпляров. Можно было бы пригласить и писателя Мандельштама, хотя он человек недобрый. Злой человек, прямо скажу. Злобный насмешник. Посмотрите на мою руку, товарищ Перегудов. Видите, у меня худые старческие пальцы. И всегда были такие примерно. Только разве что без вот этой коричневой крупы. А чтобы «как черви, жирны» – никогда не было. И еще: «Тараканьи смеются усища» – ну что за глупое комикование, товарищ Перегудов? Что он, Корней Чуковский, честное слово? Ведь серьезный поэт. Хорошо чувствует классику и особенно античность. «Бессонница, Гомер, тугие паруса, я список кораблей прочел до середины…» Красиво, правда? Или вот: «Я не увижу знаменитой «Федры», в старинном многоярусном театре, с прокопченной высокой галереи, при свете – оп! Опля! – оплывающих свечей…» По-моему, очень красиво. Поэзия должна быть красивой. А тут вдруг, понимаете ли, товарищ Перегудов, какие-то корявые злобные детские обзывательства. Но я не злопамятный. Тем более что он все-таки исправился. Осознал ошибки и написал неплохие стихи про советскую жизнь и про товарища Сталина. Я бы его тоже пригласил. Но он погиб. Я, товарищ Перегудов, не хотел, чтоб он погибал. Все-таки мой тезка и настоящий мастер советской поэзии. Я думал, что он гений. Я спросил еще одного мастера поэзии, вот так прямо спросил, как вас насчет директора завода товарища Смоляка. Откуда у него, кстати, такое отчество дремучее? Ярослав Диомидович? Он из поповичей? Ну не знаете, и не надо. Вы ответили прямо, а вот мастер советской поэзии стал немножечко вилять и путаться в показаниях. Если бы я был поэт и у меня друг-поэт попал бы в тюрьму, я бы на стену полез… Скажите, а вдруг вы за товарища Смоляка Я. Д. заступились просто по дружбе, а? В глаза смотреть! Выпрямиться! Сидеть по стойке смирно! Испугался, товарищ Перегудов? Ну, ответ!