Алабин догнал ее, схватил за руку.
– Постой. Никак не возьму в толк, я все спросить тебя хотел, я и притащил тебя к себе, только чтоб спросить…
– Отпусти.
– Спросить хотел: при чем тут Антон Вадимыч? Откуда? Почему? Как ты могла? Я пять лет все думаю, думаю, всю башку себе продолбил: что ты в нем нашла? Пожилой вдовец со взрослой дочерью. Ты же меня любила, меня, меня!
– Ну, прости меня, если можешь.
– Могу. Я все могу, как выяснилось. Но почему? Любила или нет?
Она попыталась вырвать руку. Он ее обнял, прижал к себе. Она перестала сопротивляться и сказала:
– Да. Любила. Тебя любила, а вами всеми восхищалась, мальчики мои золотые, светлые, легкие, беззаботные. Но вы – художники, а я ведь просто женщина, Петя, пойми, мне дом был нужен, а не одна кастрюля и три вилки на четверых, не могла я больше с тобой по мастерским кочевать. Вы художники, люди будущего, а я кто? Кто?! И спасибо Антону, что он увел меня с этого проклятого, с этого прекрасного чердака. Я его люблю, мужа своего, только его! Всё! Точка! Число и подпись! – Попыталась высвободиться из его объятий, он не отпускал. Сказала спокойно: – И вообще дурацкий разговор затеяли. Уже пять лет прошло, ты же сам говоришь. Разве ты не понимаешь, что такое пять лет?
– Светлый, легкий, беззаботный мальчик? – Алабин все еще продолжал обнимать ее обеими руками, но скорее символически, чем любовно. – Наивный мечтатель? Прожектер без копейки? Правда, правда, был грех. Но теперь всё. Пять лет не зря прошли. «Желаю славы я, чтоб именем моим твой слух был поражен всечасно, чтоб ты мною окружена была!»
Он насильно поцеловал ее, опустился перед ней на колени, не размыкая рук, так что оказалось, что он обнимает ее ноги.
– Мои картины во всех журналах!
– О да, прекрасные картины.
– Люди их вырезают и на стены вешают! – обиделся Алабин.
– На стены разные картины вешают, Петенька.
– Мне квартиру дали в этом доме, в особом доме, в доме для… – и замолчал, подбирая слово.
– Для избранных? – спросила Марина.
– Для видных деятелей науки и культуры. Да. Если хочешь, то да! Да!
– Не хочу, – сказала она.
– Один портрет приобрела Третьяковская галерея!
Он сел на пол, но продолжал держать руки бубликом вокруг ее ног.
Марина вышагнула из кольца его рук.
– Ты совсем не умеешь соблазнять женщин.
– И учиться не желаю! – Он вскочил с пола, отряхнул брюки.
– А ты действительно смешной, – сказала она. – Пять лет скрывался, даже общих компаний избегал, и на́ тебе – вывалил к ногам. Дом на Большой Калужской… «Снова берет Его дьявол на весьма высокую гору…» Смешно.