Алексею вдруг захотелось, чтобы всего этого не было.
Ничего чтоб не было.
Ни этого опасного и бессмысленного звонка Ярославу, который к тому моменту уже умер, вдруг скоропостижно скончался, утром зачем-то на пять минут заехав к его матери, к матери Алексея, но и к матери своего сына, как выяснилось. Зачем мать ему это рассказала? Чтоб развести его с Лизой и свести с Олечкой Карасевич? Развести с неизвестно почему ненавистной Лизой и женить на хорошей девочке из нашего круга, из слишком уж нашего круга – прямо вот такими словами подумал Алексей, припомнив подробности последних дней, что эта хорошая девочка – дочь его паспортного отца… А если нельзя, чтоб не было этого звонка и попытки стукнуть на Бажанова – ну назовем же вещи своими именами, хоть сами себе-то не будем врать! – если нельзя, чтоб не было этой позорной, но, слава богу, несостоявшейся попытки, так пусть не будет вообще ничего! Ни самого Бажанова с его самолетом, для которого Алексей делал устройство, ни вообще всей этой кошмарной жизни, которая привела вот к этому допросу. Точнее говоря, вот к этой встрече. Когда генерал КГБ приезжает к тебе на работу и вежливо задает вопросы – это все-таки не допрос. Еще не допрос. Пока не допрос.
Алексей еще раз посмотрел на папку.
Наверное, там лежал какой-то «материал» на него.
21.
Папка была точно такая же, в какой Сотникова когда-то тыщу лет назад принесла ему перепечатанные на машинке стихи Гумилева. Он был тогда в девятом классе. Значит, шестьдесят восьмой год. Сотникова врала, что эту папку со стихами подарила ей сама Белла Ахмадулина. То есть не ей, а ее родителям – ее папа был художник, из этих, как их, нонконформистов, но не Сотников, а какая-то другая фамилия, еврейская. Она была Сотникова по маме. Она очень даже вполне могла и не врать, могла на самом деле получить такой подарок от Ахмадулиной, почему нет? Почему он всегда всех подозревал? Во вранье, в подлости, в измене…
Вот сейчас он подозревает Бажанова. В интригах против себя лично, а заодно в измене родине в форме шпионажа.
Они с Сотниковой учились в параллельных классах. Он любил стихи. Гумилев ему очень понравился. Он даже выучил несколько стихотворений наизусть. «Милый мальчик, ты так весел, так нежна твоя улыбка». И еще «Созидающий башню сорвется, будет страшен стремительный лёт, и на дне мирового колодца он безумье свое проклянет». Ну и «Трамвай», и особенно «Жираф», конечно. «И руки особенно тонки, колени обняв». Сотникова, правда, была довольно увесистая, но при этом рослая и в целом не толстая. Но руки у нее были не особенно тонки. Хотя вообще она была офигительная. А он ее предал. Пошел на поводу у коллектива.