14 июля. Около 12 часов дня приходил какой-то из горсовета проверяющий исполнение трудповинности и допрашивал меня, как следователь допрашивает обвиняемого; начал с фамилии и кончил судимостью. Но никакого объяснения мне не предъявил. Мимолетом, для диверсии, спросил о мужчинах, исполняющих трудповинность. Я ответил, что ничего об этом не знаю. Для меня ясно, что это неспроста, что тут имеется на меня донос от Богатыревой, потому что он сначала обратился к Богатыревой, но, может быть, и от кого-нибудь другого.
Да, это неспроста, потому что он спрашивал меня также и о судимостях, и я ему сказал, что в 1926 г. я был сослан из Архангельска в Сибирь за распространение не подлежащих оглашению сведений, касавшихся прихожан Архангельского кафедрального собора. Если бы его целевой установкой была трудповинность, то он интересовался бы только моим документом об инвалидности. А он прежде всего интересовался моей судимостью! Ну что же делать: «от сумы и от тюрьмы не отрекайся». Но тогда, когда эту пословицу выдумали, от тюрьмы все-таки можно было отречься; от сумы только отречься нельзя было. Ну а в настоящее время очень немногие в тюрьме не сидели.
Невыносимая жара 14 июля 1941 г. Если не больше 32°, то и не меньше. Псковское направление вместо островского. Значит, здесь немцы продвигаются, а наши отступают. Вместо лепельского и полоцкого теперь уже витебское направление. Значит, и тут то же.
«Наши войска вновь овладели городами Жлобин, Рогачев» — а разве уже однажды они овладевали этими городами? «На юго-западном направлении наши войска» противодействуют продвижению противника на восток от Новоградволынска («ожесточенные бои»).
15 июля. День с утра солнечный, но не столь жаркий, как вчера, с 14 часов гроза с небольшим дождем, без ветра.
Да, трагедия для меня в том, что я не могу проповедовать юдофобство. Я читал в какой-то газете весной 1927 г. в деревне Зайкино-Плотбище Зайкинского сельсовета Колпашевского района Томского округа Сибирского края (а может, это была не газета, а книга) статью какого-то комсомольца, который наслаждался ненавистью Ленина к «ренегату Каутскому» в известной книге Ленина «Ренегат Каутский». Этот комсомолец завидовал Ленину, его способности так ненавидеть. «Ах! Если бы я способен был так ненавидеть!» — заявляет этот комсомолец, скрежеща зубами. Скрежет зубовный, конечно, в строки не вписан, но между строк ощущается очень реально. Напрасно этот комсомолец сокрушается, он способен ненавидеть так же неутолимо, как Ленин. Вот эта неутолимая большевистская ненависть ко всякому, кто не большевик, да и к большевику, если он претендует на первенство или критикует, эта большевистская ненависть — источник человеконенавистничества и мракобесия, приведший Сталина к убийствам Пятакова, Рыкова, Каменева, Бухарина. Поэтому-то я так ненавижу большевизм! Большевизм — это травля, это подхалимство. Сталин выслужился у Ленина именно подхалимством. А травля — это воздух, которым дышат большевики. […]