— Почему у вас возникли такие подозрения?
— Потому что, когда вы меня нейтрализовали, — сказал он, растягивая слово для пущего эффекта, — я был убежден, что вы испытывали удовлетворение. Чувство удовольствия. Меня грызло беспокойство с тех пор, как я вернулся в США, что вам захочется возобновить работу против меня по причинам, которые вам лучше известны. Точнее, только вам.
Я был потрясен. Никто и никогда так со мной не разговаривал.
Возможно, кто-то должен был это сделать. Но со временем я научился разговаривать в подобном ключе с собой, и это оказывало на меня горькое, но благотворное воздействие.
Он молчал, я тоже.
Наконец я сказал:
— Помню, я гордился тем, что работаю ради безопасности своей страны.
— И?
— Это было приятно.
— Ради страны и ее экономики?
— Да.
Он кивнул, почти дружелюбно, и его напряженность несколько спала.
— Могу это понять. У меня были такие же чувства и другие, менее благородные. Мы оба из того века, который историки называют кровавым. Мы оба пытались сделать его менее кровавым.
— Мне кажется, я наконец понял, как я с вами поступил, — сказал я. — И спасибо за это… — Он слегка откинул голову назад и несколько свысока и скептически посмотрел на меня. — Нет, правда, спасибо! За то, что дали мне шанс понять это.
Он выпрямился.
— Приятно это слышать.
— Я уже не могу ничего изменить, — сказал я. — Ладно. Что я могу сделать для вас сейчас?
— Скажите мне прямо, что это не матч-реванш, что здесь нет никаких взаимных претензий, как у вас говорят. Никакой скрытой повестки. Никакого тайного обвинительного акта. Никакого особого отношения, основанного на прошлом.
— Ни в коем случае. — Я снова перешел на личное. — Признаю, я вел себя бессердечно по отношению к вам. И я совершенно искренне спросил, что я могу для вас сделать.
Выражение его лица смягчилось.
— Я сам в основном виноват в том, что со мной случилось. В том, что старался заработать. Именно в этом состояли обвинения против меня. Не в невыполнении служебных обязанностей. А теперь я преданно и более добросовестно служу своей стране. Да, я здесь, чтобы добыть информацию, которой владеют американцы, но из открытых источников, никаких хитростей и ничего противозаконного. Наши государства теперь союзники, и моя страна наконец становится нацией свободных людей.
Это была правда — по сравнению с более репрессивным прошлым его страны.
— Сколько вам осталось до пенсии? — спросил я.
— Еще год.
— Мне тоже.
Он поднял чашку с кофе, и мы чокнулись за наше общее освобождение от жизни, полной постоянной ответственности: за изначальную и общечеловеческую цель — пожалуй, самую типичную, вечную мечту человечества.