— За-зачем вы мне все это показываете?!
— Конечно, по правилам женщин знатного происхождения не подвергают пыткам, но ведь из любого правила есть исключения. К тому же куда тяжелей смотреть на то, как пытают других, особенно если эти другие — твои близкие…
Анна молчала, стиснув зубы, только чтобы не лишиться к радости мучителей сознания. Нет, они просто пугают, женщин знатного происхождения действительно запрещено пытать, это все блеф, чтобы она выдала остальных.
В комнату вошел комендант Тауэра и, отведя Райотсли в сторону, стал что-то тихо говорить ему. Было видно, что помощник Гардинера очень недоволен, но в конце концов они до чего-то договорились.
— Хорошо, на сегодня нашу беседу закончим. Еще раз взгляните на все эти приспособления и подумайте, стоит ли подвергать себя и своих близких мучениям из-за нескольких имен придворных дам, которых к тому же простят из-за их близости к королеве…
Анна упорно молчала. Райотсли кивнул, и ее увели в камеру.
Она лежала на грязной, пропахшей потом и кровью кровати и размышляла. Все оказалось не так просто и героически, как она думала. Конечно, камерой пыток ее только пугали, но что за слова о мучениях близких? Именно эта фраза не давала бедной женщине покоя.
И вдруг… Откуда-то донесся детский плач! Ребенок в Тауэре?! Чей ребенок в Тауэре?! ЕЕ?!
Анна в ужасе села на кровати, прислушалась. Плач стих. Нет, это был голос не ее сына, нет, своих мальчиков она узнала бы из тысячи, как любая мать. Но ведь завтра могли бы быть и их голоса. Ее бросило в жар: не об этом ли разговаривали комендант Тауэра с Райотсли?! Что, если они действительно привезут мальчиков?
Нет! Нет! Нет!
Анна металась по крошечной камере, насколько позволяли ее размеры, зажав голову руками. Нет, они не могут пытать детей, этого просто не может быть! А память услужливо подсказывала, что тиски столь малы, что в них можно зажать и детский пальчик тоже.
Немного погодя она почувствовала, что сходит с ума от ужаса. Нужно перестать думать об этом, иначе действительно потеряешь разум. Несчастная женщина всячески успокаивала себя тем, что никто никогда не слышал, чтобы в Тауэре пытали детей. Откуда же тогда детский плач?
Анна не знала, сколько прошло времени, в конце концов она улеглась снова, уже не замечая ни вони камеры, ни запаха крови от тощего матраса на кровати. Анна поняла, что есть то, чего не выдержит даже она, — если будут у нее на глазах пытать ее детей! Теперь женщина молила Господа, чтоб позволил ей умереть сразу, как только увидит мальчиков, чтобы мучителям незачем было уродовать их пальчики в тисках.