И вот Таня мне описала точно его, он был не очень похож на других мужиков. Даже часто ходил в белой рубашке. Я спросил, не слышала ли она акцента. Но Таня утверждала, что он ничего не говорил, только сопел. Но по описаниям точно он. Я говорю, а с чего ты взяла, что это вампир? Тут она стала белая как стена.
– Я, – говорит, – возле туалета мёртвую собаку видела. Он её убил почти на моих глазах. Я слышала шум. А потом смотрю, собака уже мёртвая, и у неё на шее такой кусок кожи оторван. И выглядит, как будто она там уже давно лежит. Это было самое страшное. Да… и тут он на меня бросился. Я смотрю на собаку, а он выскочил, меня сзади обхватил и тянет в кусты. Я вырвалась, а он говорит: «Пойдём, я тебе сто рублей дам».
– Таня, ну ты же только что сказала, что вроде он ничего не говорил. Он точно сто рублей предлагал? И ты акцента не слышала?
– Да слышала я. Конечно, он с акцентом говорил.
– Но ты же сама отлично понимаешь, что это не мог быть вампир. Это Ашот скотник. Он городскую женщину хочет. Сто рублей готов дать.
Но Таню всё равно трясёт.
– Я, – говорит, – думаю, что он вампир. Собаку точно убил вампир. И он сразу появился.
Я говорю, не мог он убить собаку, у него у самого есть собака. А она говорит:
– Мог, раз убил. Увези меня, я в общежитие не буду возвращаться, мне Света сумку потом передаст. И ночевать я тут не могу, я боюсь.
Тут выходит тётя Лиза в халате. Говорит:
– Очень хорошо. Вези её отсюда от греха подальше. Я тебе пять рублей дам на бензин. Утром в городе поесть себе купи и сразу назад.
Ну, раз такое дело, почему не отвезти. На мотоцикле по-трезвому за рулём не заснёшь. Укутал Таню Фролову в одеяло, посадил в люльку. Она, кстати, на ходу заснула довольно быстро. Едем мы.
А жила она на Горького, в большом доме за цирком. Я ехал, не останавливался, доехал за полтора часа примерно. Начинался рассвет, темнота уже посерела, на улице никого. Она проснулась, говорит:
– Ты во двор не заезжай.
Я ей помог из люльки вылезти, она говорит:
– Ого! Прямо голова кружится.
– Тебя укачало.
– Я никогда ещё не ездила на мотоцикле. Слушай… тут такое дело… Я не могу тебя пригласить к себе.
– Я понимаю.
– Что ты понимаешь?
– Неудобно. Очень рано, мы всех разбудим.
– Я тебе напишу.
– Да. Конечно.
– Ты не обижаешься, правда?
– Нет, не обижаюсь. Почему я должен обижаться?
– Я к тебе приеду. Но потом, когда… ну, ты понимаешь.
– А как ты узнаешь, что уже можно? В газетах об этом точно не напишут.
– Ну, ты мне напишешь.
Я смотрю, она только из люльки вылезла, на землю стала, и сразу что-то в ней изменилось. Я не знаю, как это объяснить, но видно, что она уже ждёт не дождётся, когда я уеду.