– Действительно, это лишнее, Максимилиан, – поддержала Ангренажа Линда. – В конце концов, окна нашего дома выходят на его двор. Вы можете даже подсматривать, чем занимаются Аннет и Карл.
Казалось, механика сейчас разорвет от возмущения. Он побледнел, потом порозовел, метнул на безмятежную Линду испепеляющий взгляд и преувеличенно спокойно произнес:
– Чтобы вы не решили, буду вас ждать. Приходите. Если я не услышу стук в дверь, просто зайдите и поднимитесь наверх. Не через главный вход: он фальшивый. Идите через яму.
Аннет вытаращила глаза. Ангренаж довольно усмехнулся.
– Вы не ослышались. Именно через яму. Поймете, когда попадете во двор. У меня всегда открыто и часто бывают гости. Ребятишки забегают посмотреть на мои механические игрушки, полюбоваться аэростатом… Да-да, во дворе у меня есть настоящий летательный аппарат! Его начал строить мой отец по чертежам Жакемара, я продолжаю. Кстати, это тот самый коттедж, где когда-то жил наш знаменитый предок. Он так и называется: «Логово Мастера». Вы обязательно должны его осмотреть! Не сочтите меня хвастуном, но это самый чудесный дом во всем Механисбурге.
С этим словами механик откланялся и ушел, а Линда, Аннет и Максимилиан поднялись на крыльцо дома, где обитал медиум Механисбурга.
Вошли в парадное. На лестнице было полно народу: многие туристы хотели предупредить своих близких о вынужденной задержке. Медиум остался единственным средством связи с внешним миром.
В толпу желающих воспользоваться услугами господина Прюка вышел секретарь – молодой измученный парнишка, – справился по списку и провел Аннет без очереди.
– Подождите здесь, – велел он Максимилиану и Линде.
Господин Прюк оказался полным улыбчивым мужчиной средних лет в белоснежном костюме. Он сидел за столом и неторопливо попивал чай.
– Добрый день, госпожа Вик! – приветствовал он ее густым басом. – Прошу, присаживайтесь. Скоро начнем сеанс.
Аннет устроилась в кресле, и некоторое время наблюдала, как господин Прюк подливает чай в объемистую чашку, берет серебряными щипчиками сахар и с удовольствием пьет вприкуску, фыркая и отдуваясь.
В желудке барахталось неприятное чувство. Разговаривать с матерью не хотелось. Ничего хорошего она услышать не ожидала. Наконец, часы на стене щелкнули, отворилась дверца, выскочила кукушка и гулко прокуковала десять. С улицы наплыл перезвон: кукушке вторили все часы Механисбурга.
– Пора начинать! – возвестил Прюк. С сожалением отставил чашку, стянул платок с хрустального шара, положил руки на стол и воззрился в сверкающие внутренности. Затем часто задышал, закрыл глаза и откинулся в кресле.