Под какими влияниями воспитываются сахалинские дети и какие впечатления определяют их душевную деятельность, читателю понятно из всего вышеописанного. Что в России, в городах и деревнях, страшно, то здесь обыкновенно. Дети провожают равнодушными глазами партию арестантов, закованных в кандалы; когда кандальные везут тачку с песком, то дети цепляются сзади и хохочут. Играют они в солдаты и в арестанты. Мальчик, выйдя на улицу, кричит своим товарищам: “равняйсь!”, “отставить!” Или же он кладет в мешок свои игрушки и кусок хлеба и говорит матери: “Я иду бродяжить”. “Гляди-кось, часом солдат подстрелит”, — шутит мать; он идет на улицу и бродяжит там, а товарищи, изображающие солдат, ловят его. Сахалинские дети говорят о бродягах, розгах, плетях, знают, что такое палач, кандальные, сожитель.
Сахалинские дети бледны, худы, вялы; они одеты в рубища и всегда хотят есть… Жизнь впроголодь, питание иногда по целым месяцам одною только брюквой, а у достаточных — одною соленою рыбой, низкая температура и сырость убивают детский организм чаще всего медленно, изнуряющим образом, мало-помалу перерождая все его ткани; если бы не эмиграция, то через два-три поколения, вероятно, пришлось бы иметь дело в колонии со всеми видами болезней, зависящих от глубокого расстройства питания…»[29]
В этой жуткой чеховской картине все же можно увидеть «лучики света», связанные в первую очередь с отношением некоторых ссыльных родителей к своим, ни в чем не виноватым, часто нежданным, но оттого нередко еще более любимым детям. Очень похоже, что, пока родители Васи Ощепкова были живы, он успел получить от них естественную для нормальной семьи порцию ласки, родительской любви, заботы, простого — детского, человеческого счастья. Да и не один Вася вырос в такой обстановке. Ведь сами каторжные тоже людьми были очень разными — среди них встречались не только уголовники, но и «политические». Среди обеих категорий попадались передовые, по тем временам, представители своих сословий, да и просто случайные люди, получившие столь суровое наказание за не самые значительные преступления. Русская тюрьма во все времена — корявый, уродливый, но все-таки слепок общества, а потому социальная и интеллектуальная атмосфера Сахалина конца позапрошлого века была отнюдь не такой однородной, как кажется с высот сегодняшних дней и как это может показаться после цитат из Чехова. Именно цитат, ибо если серьезный читатель обратится к самой книге «Остров Сахалин», он найдет там немало примеров возвышенного духа и благородного поведения невольных насельников острова. В суровой, часто кошмарной жизни русской каторги ковались характеры с разными полюсами. Не случайно именно там — на Сахалине — выросли такие известные люди, как героический исследователь Антарктиды, неутомимый и непреклонный соратник Роберта Скотта Дмитрий Гирев, чьим именем назван один из пиков ледяного континента, или народоволец и исследователь айнов, российский ученый польского происхождения Бронислав Пилсудский. «Каторжное воспитание» почувствовал на себе поэт Даниил Хармс, чей отец, Иван Ювачев, тоже был народовольцем, каторжанином, писателем, хорошо знавшим, кстати, родителей Трофима Юркевича — близкого, даже ближайшего друга Васи Ощепкова. Отец Трофима попал на остров за убийство, совершенное в состоянии аффекта, отбыв срок, перешел на положение поселенца и стал учителем в местной школе, воспитавшим не одно поколение коренных сахалинцев. Так что не каждому родившемуся за «краем земли» была уготована скорбная участь — и Сахалин знал примеры успеха. Судя по дальнейшим событиям, юный Василий попал именно в такое окружение.