— Подумаешь, — ответила Лида и, не сводя с Лены и ее посетительницы перекошенных от любопытства глаз, спиной открыла дверь и вышла из кабинета.
— Он сказал мне, что вы погибли во время войны, — жестко сказала Лена, — иначе…
— Я понимаю, — прервала ее Елена Захаровна.
— Иначе ему не удалось бы меня обмануть, — сказала Лена.
— Я понимаю, — повторила Елена Захаровна.
— А дочка? — вдруг спросила Лена.
— Так он говорил и о дочке?
— Да.
— Вот это уж подло. Дочка со мной. Тоже — Лена. И ростом — с вас.
— Он вас оставил?
— Нет. Это не так. Это я уехала. Я виновата. Когда я стала догадываться о его делах, у меня не хватило мужества, не хватило совести сообщить об этом. Хоть в милицию. Я сказала, что буду молчать. Но жить с ним — не могу.
— Но почему он стал таким? — неожиданно спросила Лена.
Елена Захаровна молчала. Лицо ее оставалось невозмутимым, как бывает в тех случаях, когда человек не собирается отвечать. Наконец она сказала медленно и спокойно:
— Он боялся. У него была трудная юность. Его исключили из комсомола. Он скрыл происхождение… Он — сын попа. Затем его дважды увольняли с работы. И вот тогда он решил, что нужно копить деньги… На черный день. Тогда я впервые услышала его теорию. Он говорил, что если в социалистическом обществе труд оплачивается деньгами, если мастерство человека, если его место в жизни определяется суммой, какую он зарабатывает, то правы люди, которые стремятся любым путем заработать побольше, хотят накопить денег, чтобы быть, как он говорил, независимым… Я закурю, — прервала себя Елена Захаровна.
Она вынула из сумочки нераспечатанную пачку папирос и закурила, поспешно и глубоко втягивая дым.
— Вначале мы экономили. — Она горько усмехнулась. — На всем. На счету была каждая копейка. Мы впроголодь жили… Тогда я научилась чинить обувь, а потом и шить ее. Неплохая наука. Я до сих пор сама шью для себя туфли. Максим не отказывался ни от какой работы. Он, молодой инженер, шил дома дамские пальто. А затем он решил, что больше экономить не нужно. Что нужно зарабатывать столько, чтобы тратить, как все, а откладывать — в десять раз больше, чем тратить. С этого и началось… Скупость сменилась жестокостью. Он стал презирать и ненавидеть людей, с которыми жил, с которыми работал. Он ни во что не верил…
Елена Захаровна умолкла. Казалось, она забыла, о чем говорит.
— Не понимаю, — сказала Лена спустя некоторое время. — Я знала его другим. Очень добрым. Исключительно добрым. И мне казалось, что из-за своей доброты, из-за своего неумения отказывать людям он и запутался.