Павел покраснел, втянул голову в плечи.
— Вы не обижайтесь, не о вас говорю. Но промотор — ускоритель по-русски. А у нас с вами задача ясная. Коммунизм. И для этого нам много промоторов понадобится…
Когда провожали к выходу Сергеева, Олег Христофорович сел на своего любимого конька — гетерогенный катализ. Он рассказывал о том, как в свое время посрамил американцев. Павел еще раз увидел, как на лестничной площадке Олег Христофорович с отсутствующим выражением лица стал рыться в карманах, нашел кусок мела и начал торопливо писать на стене формулы. Он утверждал, что необходимо изменить грануляцию железного катализатора.
Сергеев и здесь остался верен себе.
— А почему это до сих пор не внедрено в производство? — спросил он скрипуче.
Когда Павел возвратился в лабораторию, там был только Лубенцов. Он крутил ручку арифмометра, пересчитывая результаты последнего эксперимента.
— Черт его знает что, — весело сказал он Павлу. — Опять прибавка. Ничего не поймешь. Давай снова пропустим аммиак. И сравним…
— Не нужно, — сказал Павел. — Прибавки не было.
— Что значит — не было?
— Я дал обогащенную смесь. Сергеев приехал закрыть нашу работу. Ты только никому не говори…
Лубенцов странно выпятил губы.
— Ты что — с ума сошел?
Павел стоял перед ним насупленный, мрачный, готовый на все.
— Подожди… Давай подумаем… Давай догоним Сергеева…
— Зачем?.. Какая разница? Ведь прежде мы получали такие результаты? Так какая разница?
— Ты сошел с ума! — рявкнул Лубенцов.
Он лез на Павла с кулаками — нелепый, как человек, который никогда не дрался, и Павел схватил его за руки, а он вырывался и кричал:
— Сумасшедший! Сумасшедший! Что ты наделал!
Он оттолкнул Павла, бросился к двери, но сейчас же вернулся.
— Дурак! Ты не себя подвел! Ты нас подвел! Зачем ты это сделал?..
Павел молчал.
— Ну, вот что… — сказал Лубенцов спокойнее. — Тут молчать нельзя. Хорошо, что ты хоть сразу сказал. Сейчас соберем коммунистов и решим, что делать…
— Не нужно, — попросил Павел.
— Что — не нужно?..
…Она знала, что он дурак. Но она не думала, что он настолько дурак. Если бы она могла предположить, что он может сказать… И кому? Лубенцову! Если бы она знала… Я — сволочь, — думала она о себе. — Я должна была знать. Всем было бы лучше. В тысячу раз. И он не стоял бы сейчас перед нами и не говорил бы, что ошибся… Этим сиплым голосом, таким не похожим на его голос… Что с его голосом? Сейчас он скажет обо мне, — подумала Софья и заметила, как напряглись синеватые пальцы Олега Христофоровича. — Нет, не сказал. Хоть на это хватило ума. Но не сказал ли он с перепугу Лубенцову? Что знает Лубенцов? Почему он так смотрит? Нужно выяснить. И ни малейшей ошибки. Больше нельзя ошибаться. Я должна выступить первой.