Хейло снял у порога свою маленькую круглую мышиного цвета кепку, и Петр Афанасьевич заметил, как странно изменилось его худощавое лицо. Он еще, пожалуй, никогда не видел Хейло без шапки. Голова этого человека лет двадцати пяти, от силы — тридцати, была совершенно лысой, без малейшего следа волос.
— Мне поговорить с вами надо, — обратился Хейло к Петру Афанасьевичу. — Может, выйдем?
— Я как раз чай кипятить собиралась, — покраснела и посмотрела искоса на гостя Клава. — Если такой секрет — можете тут.
И ушла на кухню. Хейло помолчал, выждал, пока закрылась дверь, затем спросил:
— Можете вы мне дать слово… что я расскажу вам одно дело… А вы — никому не скажете?.. — Хейло смешался. — То есть, скажете… но не про то, что это я рассказал…
Он выжидающе посмотрел на Петра Афанасьевича, но не в глаза, а в рот.
— Нет, — твердо ответил Петр Афанасьевич. — Не дам такого слова. Я как-никак коммунист, партгрупорг, а не поп. Хочешь — говори. Нет — само раскроется.
— Ну, как хотите, — обиженно протянул гость. Встал, надел кепку. — Значит — не сошлись. Я к вам со всей душой, а вы…
Он направился к двери, но у порога остановился, вернулся к Петру Афанасьевичу.
— Ладно. Пусть будет что будет.
Рассказ Хейло содержал так много неожиданного, что Петр Афанасьевич был совершенно огорошен. Хейло мялся, почти к каждому слову добавлял «этот» и «как его», сбивался в сторону. Он рассказывал о том, что Павел и члены его бригады на стройке «только маскируются», что Хейло сам видел, как они в мастерских под руководством Сорокина готовили какие-то инструменты, чтобы открывать сейфы, разговаривали об этом, что Павел, как узнал об этом он, Хейло, уже сидел в тюрьме и взял в свою бригаду татарина этого… Гибайдулина, бывшего бандита, тоже вышел из тюрьмы, сидел вместе с Павлом.
— Что он сидел, это я знаю, — ответил Петр Афанасьевич. — И что Гибайдулина взял — тоже знаю. Но вот, что сейчас он такими делами занимается — этому поверить я не могу…
Вошла Клава.
— Кончились секреты? — улыбнулась она недовольно. — Чай пить будете?
— Нет, я пойду уже. — Хейло встал и надел шапку. Лицо его сразу неузнаваемо изменилось. — Я, конечно, говорю только то, что сам видел и слышал… Подозрительно это, — добавил он. — Но раз вы теперь в курсе дела — так решайте, как быть. До свидания.
— До свидания, — не слишком сердечно ответил Петр Афанасьевич.
Когда Хейло ушел, Петр Афанасьевич подошел к двери Павла, подергал ее, удержал готовое сорваться грубое слово, вышел на улицу, сел на ступеньке перед домом, закурил.
Тихи ночные пыльные дороги. Придорожные деревья, чуть шелестя листвой, плывут в насыщенном сочными запахами воздухе — упругом и густом.