— Так отвечайте, пожалуйста, — требовала она.
Испуганная ее сухим тоном, Фенечка, наслышанная об Олимпиаде Андреевне, отвечала бестолково и невразумительно.
Олимпиада Андреевна пожала плечами.
Клава зашла за спинку кровати и все старалась встретить взгляд Олимпиады Андреевны. Ей казалось, что она приедет и сразу что-то сделает, чтобы спасти ребенка. Но Олимпиада Андреевна ничего не делала, а только расспрашивала, избегая ее взгляда, и Клава быстро переходила от надежды к отчаянию.
Олимпиада Андреевна повернулась к Клаве и сказала мягко и сочувственно:
— Положение очень серьезное. Но мы сделаем все возможное.
У Клавы по неподвижному землистому лицу покатились слезы. А Олимпиада Андреевна снова склонилась над ребенком, выслушивая его. Как большинство педиатров, делала она это не трубкой, а прижимаясь ухом к груди ребенка и поглядывая на Клаву, нарушавшую тишину тихими всхлипываниями.
— Вы правы, — сказала она Вере. — Это не менингит.
Перейдя на латынь, она сообщила о том, что согласна с предварительным диагнозом — крупозная пневмония.
Олимпиаде Андреевне с ее огромной практикой было хорошо известно, что этой болезнью заболевают почему-то чаще всего крепкие, здоровые дети. Но в этом случае ее беспокоило, выдержит ли сердце ребенка: ее привычное ухо слышало шумы, в работе сердечка были нарушения.
Олимпиада Андреевна особенно подробно расспрашивала о перенесенных мальчиком болезнях, так как собиралась ввести новые лекарства в повышенных дозах — такой метод лечения только испытывался в ее клинике.
Петя открыл глаза и сознательно посмотрел на окружающих.
— Хочу пить, — сказал он. — Мама…
Фенечка быстро подала поильник, подхватила головку мальчика, но Петя повторил: «Мама»… — и поильник взяла Клава.
Усталыми глазенками, выделявшимися на бледном, прозрачном лице, Петя посмотрел в ее заплаканные глаза.
— А где папа?
— Сейчас придет, сейчас придет, Петушок, солнышко мое, — зачастила Клава, а Вера почувствовала, что у нее щекочет в горле и застилает взор.
— Я здесь останусь, — сказала Олимпиада Андреевна. — Есть тут телефон, чтобы я могла сообщить об этом в Киев?
— Есть, Олимпиада Андреевна, — благодарно ответила Вера.
Петр Афанасьевич в этот день несколько раз приходил домой и снова возвращался на работу — он не находил себе места.
Вечером Пете стало легче, он выпил киселя. У его постели сидела уже другая сестра — Маша Убийбатько, толстая, добродушная девушка.
Клава вышла в кухню вскипятить чай. За вей вышел и Петр Афанасьевич. Он обнял жену, крепко прижавшуюся лицом к его груди, прикоснулся губами к мягким волосам и сказал вполголоса: