— Будет здоров Петя. Ему еще жить и жить. И тебе нужно быть здоровой. Держись крепче.
…Около трех часов ночи Веру разбудила испуганная сестра. Пульс у ребенка почти не прощупывался.
— Быстро зовите профессора! — приказала Вера сестре и закусила губу.
Случилось то, чего больше всего боялась Олимпиада Андреевна, — сдавало сердце мальчика.
— Камфару! — коротко сказала Олимпиада Андреевна сестре.
Под ее нетерпеливым взглядом Маша разбила ампулу. Дико посмотрев на неуклюжую сестру, Олимпиада Андреевна сама схватила шприц.
Ребенка еще долго кололи, вводя ему лекарства, усугубляя страдания и без того сжигаемого болезнью тельца.
Медленно и тяжело подняла Олимпиада Андреевна голову и сказала как приговор, как всегда произносились и будут, вероятно, долго еще произноситься эти слова:
— Медицина бессильна!
За свою долгую и трудную жизнь она много раз говорила людям эти слова. Но почему-то еще никогда ей не было так горько, так больно и стыдно, как сейчас.
Клава стояла у изголовья кроватки, уцепившись руками за спинку, молча, недвижимо, только лицо ее все больше и больше чернело. И вдруг, когда Олимпиада Андреевна поднялась, она упала, забилась головой о пол и закричала так, что этот нечеловечески громкий и тонкий звук как ножом полоснул по сердцам присутствующих, сорвал с постелей соседей, и сторожа, задремавшего у склада, как ветром сдуло с узенькой приступочки. В испуге подхватил он свою берданку без патронов и долго прислушивался, наставив к ветру волосатое, более чуткое, правое ухо. Затем снова опустился на приступочку, запустил пальцы в бороду и, засыпая, пробормотал:
— Привидится же такое…
— По какому праву вы меня об этом спрашиваете?
— Без всякого права!
Лене вдруг показалось, что этот человек с грубоватым, хмурым лицом, с недоверчивым, недобрым взглядом может ее ударить.
Они стояли в коридоре редакции, у окна, выходившего во двор с волейбольной площадкой. Играли девушки. Одна из них принимала картинные позы и часто мазала.
— Без всякого права! — повторил Павел. — Но совесть какая-то должна у вас быть? Обманули человека. Стукнули его ногой ниже живота. Надо же хоть сказать — почему…
Лена решила, что сейчас она молча повернется и уйдет. Но вместо этого она почему-то спросила:
— Где я вас видела?
— В парадном. Вы там с Алексеем о книгах говорили.
Румянец, как всегда, выступил у нее вокруг глаз, а потом разлился по всему лицу.
— Я не желаю с вами разговаривать, — сказала она и ушла.
На этих днях Лену перевели в промышленный отдел редакции. Сделали это по ее просьбе. Она поговорила с Бошко, потом вместе с ним пошла к редактору.