Оцепеневший, почти оглушенный, Афер стоял под сводами внутреннего двора крепости. Колумелла его советник, а он сам в роли стратега? Центурион, в одно мгновение ставший легатом[28]… Если все удастся, то ему можно не беспокоиться о своем будущем. А если нет? Тогда все равно, потому что неудача — это кровавое поражение. А при таком исходе никто не вернется домой.
Центурионы уже получили приказ. Если они и чувствовали недоверие или сомнение, то Аферу этого не показывали. Во всяком случае, у него создалось впечатление, что все горят желанием что-то предпринять. Все что угодно, даже поход в пустыню, лишь бы не сидеть здесь, в Иерусалиме.
Обсуждать особо было нечего. Греки, солдаты империи, сами лучше других знали, что нужно было делать. Прежде всего незаметно покинуть город. Через десять миль взять у торговцев, с которыми договорились заранее, подготовленных лошадей. А затем двигаться на северо-восток, но не навстречу паломникам, направляющимся в Иерусалим, а тихими окольными дорогами. С оружием и съестными припасами подождать в одной из долин остальных. Позже, в другой долине, встретиться и договориться с воинами из Сирии. Не показываться, пока не прибудет Афер и не отдаст приказ к выступлению.
Разговаривая с воинами, Афер время от времени поглядывал в сторону выхода из зала. Клеопатра все еще была у Пилата. Когда же она наконец появится? Не спуская глаз с дверей, он продолжал беседовать с центурионами. Его не оставляла мысль, сможет ли он выполнить столь ответственное задание.
Эта мысль, целый рой мыслей, заставляла его сердце учащенно биться. Казалось, его лихорадило, и теплый воздух, вместо того чтобы согревать, холодил его щеки. Аферу хотелось кричать, бегать, залезть на дерево, спрятаться в нору, закрыть лицо руками, завыть… Но он всеми силами сдерживал себя, стараясь скрыть будоражащие его чувства, и ему удалось не показать своего напряжения. Он спокойно ходил между шатрами, разговаривал с мужчинами, давал советы и указания.
Потом он постоял возле часовых, охранявших ворота, раздумывая, уйти ли ему или продолжать наблюдать за выходом, чтобы не пропустить Клеопатру.
«Как хочется вина, — подумал он, — и свежего хлеба. Не того, что пекут из плохо перемолотого зерна и кормят им воинов, а теплого мягкого хлеба. И не того уксуса, которым жадные повара поят когорту, выдавая его за вино, а настоящего вина. А потом думать, пить и есть… Всю ночь. На следующее утро покинуть город. Или нет… Сначала к царю, к Никиасу, а потом в пустыню, в свое будущее».
Скромно покрыв платками головы, Таис и Арсиноя, видимо, прогуливались по городу. Теперь они возвращались через сводчатый проход крепости, смеясь и болтая.