Вспомним факты, казалось бы, совершенно иного рода, а именно – разделы Польши в XVIII веке и Мюнхенское соглашение, разрушившее государственную целостность Чехословакии. В этих случаях причиной уничтожения суверенитета Польши и Чехословакии оказалось согласие, достигнутое лидирующими государствами европейской системы, куда входили эти славянские страны, на ликвидацию полновластия польского и чехословацкого правительств над теми или иными территориями. Как бы различно ни интерпретировались по международно-правовым меркам эти разделы, с одной стороны, и конституирование в 1991 году прибалтийских государств – с другой, как бы противоположны ни были последствия этих актов (в одних случаях суверенитет разрушается, в других создается), глубинные механизмы рассматриваемых событий оказываются тождественными. Мы видим, как согласие системы детерминирует реальные возможности режимов малых государств и тем самым либо создает, либо уничтожает суверенитет последних.
Отсюда мы можем вывести ту общую формулу суверенитета, о которой говорилось выше. Суверенитет – это ситуация, когда некий субъект обладает физической возможностью осуществлять власть, на которую притязает; и вместе с тем политическое сообщество, к коему он принадлежит, признает осуществление этой власти как его право. Причем как такое право, которое он может осуществлять сам по себе, от своего имени, а не от имени другого члена сообщества и даже не от имени системы в целом: например, опека государств над какими-либо территориями по поручению ООН вовсе не означала их суверенитета над этими территориями.
Спорные вопросы, связанные с проблемами суверенитета, намного удобнее обсуждать в терминах «факта» и «признания», нежели в декларативных категориях «полновластия» и «независимости». Так, «суверенитет в рамках системы», о котором пишет Шеварднадзе, значил просто признание Центром за грузинскими властями права окончательно решать некоторые важные для Грузии вопросы. Точно так же и с мелкими правителями в Германской империи: коль скоро, включив их в свою систему, она признала за ними некие «неотъемлемые» и наследственные права, они и внутри нее оставались суверенами, пусть и низшего ранга. Вопрос же о суверенитете Израиля над землями, где сейчас распоряжаются его власти, – это по существу вопрос мирового расклада сил, признающих те или иные права за Израилем, за ООП и так далее. Поэтому на место формулы «полновластие и независимость» мы подставляем другую, более емкую: «фактическая власть вместе с признанием ее со стороны сообщества, системы». Такая формула позволяет рационально анализировать практически все известные на сей день парадоксы суверенитета, с которыми ничего не поделать, если исходить из «полновластия» и «независимости».