Понятно, что в провозглашенном таким образом иммунитете перебежчиков не было никакого намека на демократизм: просто два умных деспота понимали, что подлинный «суверенитет признания», который им был так нужен, лучше всего может скрепляться отказом каждой из сторон от доли ее суверенных внутренних прав, как бы жертвою в пользу создаваемого сообщества. Совсем иной вариант подобной «жертвы» нам дает система Священного союза, члены которого обязывались проводить одинаковую охранительную политику, исключающую революционный прорыв в системе европейского согласия, – вплоть до того, что на конгрессах союза ставился вопрос о допустимости интервенции против монарха, который сам пожелал бы ограничить свою власть конституцией [Debidour 1891: 151 и сл.].
Хотя сами права, возводимые в ранг «суверенитета личности», изначально оформились в Западной Европе и в Северной Америке в ходе становления типа конституционного режима, который был бы «чувствительным ко всем влияниям», однако превращение этих прав в принцип «суверенитета признания», утверждения о невозможности относить их соблюдение или несоблюдение к внутренним делам суверенных режимов – явление принципиально иное: еще в 30-х годах вопрос об этих правах не влиял на отношения либеральных демократий с режимами Сталина и Гитлера. Право международного контроля за соблюдением указанных прав – та жертва, которой Запад требует от незападных режимов во имя упрочения нынешнего политического мироустройства. За дискуссиями о противоречиях между правами национальностей и правами человека – столкновение между консервативными нормами «суверенитета согласия» и облекающимся в националистический паттерн «суверенитетом революционного факта».
По этому поводу историк должен отметить, что ставка на «суверенитет признания», как правило, делалась лидирующими режимами во имя сохранения status quo региональных систем, находящихся в преддверии больших кризисов. Союз Рамсеса и Хаттусилиса не спас Хеттское царство от разрушения племенами, вторгшимися с Балкан, а Египет – от упадка и покорения страны соседями-ливийцами. Священный союз не предотвратил революций 1848–1949 годов. Для политолога же сущность посттоталитаризма раскроется в новом ракурсе, если сопоставить тоталитарное и посттоталитарное отношение к идее суверенитета личности как к выражению принципа «суверенитета признания» в межгосударственных отношениях.
Статья «Суверенитет» в БСЭ содержит очень показательный пассаж: «Только государственная власть способна оказывать авторитетное воздействие, а при необходимости и принуждение на все стороны жизни общества, что придает ей всеобъемлющий, суверенный характер. Суверенитет государственной власти внутри государства тесно связан с ее независимостью вовне. Суверенитет государства делает его независимым в международных отношениях, где оно выступает как самостоятельный субъект международного права».