Образ интегрального субъекта национальных интересов сродни образам массовой культуры в том смысле, что преподносится множеству подданных государства при помощи символических приемов, внушающих людям самоотождествление с этим Героем. Специфика дискурса национальных интересов, роднящая его с нормами синкретических зрелищных действ-массовок, – в допущении, а иногда и прямом подталкивании рецептора к включению в разыгрываемое действо на стороне Героя-Левиафана, в защиту его «подлинных интересов», против его врагов и «искусителей». Ибо, как уже говорилось, предполагается, что, следуя своим «подлинным интересам», Герой-Левиафан добудет благо для себя, для «верной дружины» и для всех связавших себя с ним.
Надо оговориться, что не все интересы, которые элита способна приписать Герою-Левиафану, следует считать действительно интересами национальными. К таким обычно не относят программы, нацеливающие Героя-Левиафана на служение неким идеологическим, религиозным, цивилизационным ценностям, будто бы превышающим ценность его собственного существования и способным потребовать от него самопожертвования. «Всемирная пролетарская революция» не может рассматриваться как национальный интерес раннебольшевистской России, так же как «исламская революция» не есть национальный интерес хомейнистского Ирана. Но таковыми для каждого Героя-Левиафана обычно полагаются лишь те интересы, которые эгоистически замкнуты на нем самом – на его выживании и долголетии, его влиянии, ресурсах, престиже, мощи и так далее. Яркое обоснование именно такого понимания национальных интересов представлено Н. Я. Данилевским в «России и Европе», доказывавшим, что государство как субъект, не имеющий ни малейшего шанса рассчитывать на бессмертие души и потустороннее воздаяние, – должно мыслиться концентрирующим в течение отпущенного ему исторического срока все свои усилия на материальных благах и выгодах. «Национальные интересы» относятся всецело к Граду Земному, и им принципиально внеположно даниил-андреевское усмотрение над государствами небесных эгрегоров.
В эпохи идеологических и цивилизационных конфронтаций двойной статус государств как носителей сразу и национальных интересов, и идео-цивилизационных антагонистических потенциалов часто ослабляет последние, связывая их реализацию фактором баланса сил и отвлечением энергии на утоление прагматических аппетитов. Этим я объясняю то, что в современном мире цивилизационные войны, как правило, ведутся боевиками-неформалами на территориях с неустоявшимися государственными границами. Между тем арабские режимы порознь торгуются с Израилем; Иран, осуждая российскую бойню в Чечне, заключает с Москвой хозяйственные соглашения, и ничто не предвещает больших войн в восточной Евро-Азии, где пределы цивилизационных платформ зафиксированы государственными границами. Вообще идеократические проекты интегрируемы в поле национальных интересов лишь посредством риторических операций, подводящих борьбу за соответствующие идеалы непосредственно под прагматические ценности умножения авторитета, безопасности, могущества и богатства, – и никак не иначе. Именно поэтому идея эгоистического национального интереса способна оборачиваться «трубным зовом скептического почти-изоляционизма» [Сестанович 1990: 80–110].