Проиллюстрирую этот постулат размышлениями А. А. Цуциева, едва ли не самого вдумчивого интерпретатора современного осетинского общества. По Цуциеву, «этнические элиты / республиканские бюрократии желают быть скрепами национальных государств, но в то же время они стремятся быть и “хозяйствующим классом”. То есть существо перехода не просто в трансформации власти в собственность, но в сохранении власти как гаранта этой собственности. Эта двойственность и задает неизбежный вектор в “криминализации” всего общества. Но именно эта двойственность, присутствие в обеих сферах не позволяют обществу распасться на два враждующих полюса» [Цуциев 1997: 46].
Описывая формирование в республиках «некоего подобия единой хозяйственно-политической корпорации», Цуциев, по существу, говорит о склеивании двух парсонсовских функций – властно-интегративной и адаптивно-экономической через сосредоточение их в руках одних и тех же людей, при доминировании слоя, который воплощает первую из них по своим навыкам и мировидению. Полагая следствием такого развития экономическую стагнантность, исследователь явно имеет в виду подминание экономики как таковой сетью распределительно-интегративных связей. Каждая базисная функция полноценно представляет лишь себя самое; беря же на себя представительство другой базисной функции, переосмысляет ее и искажает, трактуя ее в своем собственном ракурсе.
Классический структурно-функциональный анализ создавался Парсонсом для объяснения жизнедеятельности «нормально работающих» обществ. Методика моей работы представляет попытку применить схематику этого анализа к изучению социальных дисфункций. Ибо, на мой взгляд, как раз дисфункции представляют наибольший интерес для историка, политолога и социолога. Особенно заманчивым казалось подойти с этой стороны к зарождавшимся на наших глазах суверенным сообществам в евразийском пространстве последнего десятилетия XX века. При этом, не входя в вопросы экономики, где сведущим себя не полагаю, я делаю в работе упор на отношение между интегративной функцией поддержания социальной целостности и ее нормальных ритмов и функцией выдвижения и преследования коллективных престижных целей, которая во многом служит для общества индикатором реальной суверенности, объема «неотъемлемых прав», признаваемых за ним окружающим миром. Через напряжение между этими функциями я трактую становление «осетинского проекта» начала 1990-х и его неудачу – а может быть, отсрочку.
При этом я попытаюсь уделить некоторое внимание также и культурной функции опосредования и снятия напряжений между разными группами сообщества двуединой Осетии – и прежде всего тем особенностям национальной историософии, которые, проявляясь в этих группах по-разному, смогли войти в «осетинский проект» как своего рода наименьшее общее кратное всех различий. При этом мною использовано введенное в историческую этнологию Р. Бенедикт, а в России в последние годы активно разрабатывающееся С. В. Лурье [Лурье 1997] понятие «центральной культурной темы» этноса, включающее базисные представления о самом себе и об условиях своего действия, а также «образ покровителя» или идею присущей этносу особой «магической силы». Согласно Лурье, центральная культурная тема определяет самоструктурирование этноса через функциональный конфликт внутриэтнических групп, по-разному, осознанно или неосознанно, принимающих ее и вступающих в спор-диалог вокруг возможностей воплощения этой темы, которая образует фокус этнической картины мира, «центральную зону» данной культуры. Из этой центральной зоны, будучи инспирированными культурной темой, происходят несовпадающие ценностные доминанты разных групп сообщества – в том числе, как я думаю, на определенном этапе общественной дифференциации и те доминанты, которые вырабатываются сообразно с ключевой парсонсовской функцией, воплощаемой конкретной группой.