Я сознаю, что мой анализ – это анализ извне, опирающийся на письменные источники и устные свидетельства. Он способен упустить многие важные моменты, которые могли бы непосредственно открыться наблюдателю, включенному в процессы, протекающие в Северной и Южной Осетии. Мне самому будет интересно через несколько лет оценить, в какой степени и в какой форме ход событий скорректирует мои заключения. Но несмотря ни на что, важнейшим событием в истории Осетии конца XX века я полагаю выбор, сделанный в 1992–1993 годах официальным Владикавказом и предполагавший конвертировать геополитическую биполярность осетинского ареала в механизм, работающий на становившуюся осетинскую государственность.
Геополитика двуединой Осетии как матрица социофункционального проекта
Конфликтные конфигурации на Кавказе начала 1990-х обсуждались множеством авторов, в основном злоупотреблявших понятием «ливанизация» или апеллировавших к модели «столкновения цивилизаций». Однако последняя модель, выпячивая некоторые кавказские перипетии, значительно большее число фактов оставляла не разъясненными. Так, ей, казалось бы, вполне отвечали армяно-азербайджанское и осетино-ингушское противостояние, поддержка чеченцами Азербайджана в его войне с армянами и выступление Чечни против России. Но в эту модель не укладывались ни грузино-осетинский конфликт; ни солидарность Конфедерации народов Кавказа (КНК), мусульманской по преимуществу, с южными осетинами против Грузии; ни союз режима Гамсахурдиа с мусульманами-ингушами против осетин; ни содействие как русских казаков, так и мусульман КНК абхазам в антигрузинском восстании; ни попытки лезгин Азербайджана выделиться из «тюркской империи», объективно превращавшие их в союзников карабахских армян. Наконец, в конце десятилетия идея «столкновения цивилизаций» на Кавказе была нокаутирована выбором дагестанцев, вставших на сторону России против чеченцев, рвавшихся к Каспию.
Термин же «ливанизация» оказывался непродуктивным, поскольку даже для периода расползания СССР и для первых постсоветских лет изображал положение на Кавказе гораздо хаотичнее, чем оно было на самом деле, и игнорировал вполне четкий геополитический расклад региона.
На деле в начале десятилетия геополитику Кавказа определяли четыре основные группы сил. Первую составлял российский Центр, Москва, пытавшаяся сохранить контроль над Северным, «российским» Кавказом и причерноморским Закавказьем после того, как в результате «демократической» реорганизации Центра из рук его новых хозяев ушла державная монополия в целом на кавказскую перемычку между Юго-Восточной Европой и Средним Востоком. Однако конкретные цели Москвы оставались не вполне проясненными и часто смазывались болтовней насчет «стабильности» и «добрососедства» в крае.