В контексте борьбы мнений об отношениях нации и государства значимость Северных территорий в послевоенного урегулирования ситуации (sengo shori), как часто подчеркивают представители ирредентистского движения (например: Suetsugu, цит. по: Kakuyama 2008: 50), выходит далеко за рамки вопроса о возвращении утраченных территорий. Если рассматривать важность темы напряженности между «народом» и «государством» в японской исторической памяти как одну из доминирующих характеристик послевоенного восприятия прошлого, то постоянное и неизменное присутствие нарратива о Северных территориях можно рассматривать как фактор стабилизации дискурса о новой истории страны, посредством которого «народ» и «государство» объединяются вокруг общей конструкции жертвы. Слияние народа и государства прослеживается в большинстве относящихся к Северным территориям публикаций. Нарратив «народа», личные истории бывших обитателей островов, рассказывающие о мирной жизни, предшествовавшей советской оккупации, о нищете и страданиях во время оккупации и о последовавшем за этим выселении, а также более поздние истории о народном ирредентистском движении переплетаются здесь с историей соглашений на государственном уровне, с историей переговоров о статусе островов и с историей правительственных инициатив, направленных на их возвращение (например: Koizumi (ed.) 2003; Hopporyodo Mondai Taisaku Kyokai 2003 и Kamisaka 2005). Таким образом, постоянное присутствие нарратива о Северных территориях в японском дискурсе о новой истории перекидывает мостик между двумя конфликтующими представлениями о взаимоотношениях народа и государства в японском прошлом.
Северные территории и японский партикуляризм
Важность Северных территорий и связанной с ними политики состоит также в том, что они стали местом воспроизводства японской идентичности на фоне процесса «нормализации». Под «нормализацией» в данном случае понимается не только постепенное «смягчение» позиции японцев, связанной с декларацией неучастия в международных военных действиях, но и общий процесс разрушения тех форм партикуляризма, которые постоянно производились в связи с отношениями между Японией и Западом, о чем говорилось в главе 4.
С первых дней эпохи Мэйдзи дискурсивная конструкция японской социокультурной идентичности была неотъемлемой частью отношений с западным Другим. Именно в этом контексте в конце 1970-х возникла социокультурная конструкция, определяющая Японию через Россию – как часть более общего дискурса нихондзинрон (теория японскости), (вос)производившего уникальные социокультурные черты японского народа по сравнению с Западом и подтверждавшего через образ «России» положение Японии в поле универсального, – поскольку именно Россия объявлялась им отклонением от универсальных норм. Как уже отмечалось, конструкция