Прогрессивный лагерь настаивает на необходимости более глубокого раскаяния за совершенные в прошлом ошибки (Ienaga 1993/1994), консерваторы же, напротив, стремятся к преодолению того, что они называют «красной» (то есть коммунистической) (Minshuto 1955: 24–27) или, как говорят теперь, «мазохистской» (jigyaku) интерпретацией истории (например: Fujioka 2000), и предлагают считать Японию освободительницей Азии и жертвой западной агрессии. До настоящего времени «история» продолжает занимать центральное место не только во внутренней политической борьбе, но и в отношениях Японии со своими соседями – главным образом с Китаем и двумя Кореями (подробное обсуждение этой темы см. в: Pyle 1983; Rose 1998; Rozman 2002; Nozaki 2005; Saaler 2005). При этом интересно, что в этих исторических обсуждениях присутствует общий для обоих враждующих лагерей аспект, а именно понимание Японии как жертвы. Прогрессисты и консерваторы жестко оспаривают нарративы противоположной стороны, касающиеся обстоятельств, приведших к возникновению Тихоокеанского театра военных действий во Второй мировой войне, действий японских военных в этом конфликте и других исторических вопросов, однако само понимание Японии как жертвы собственной армии (у прогрессивного лагеря) или западного империализма и расизма (у консерваторов) присуще дискурсам обеих сторон. Как таковое, представление Японии как жертвы нашло свое высшее выражение в том, что атомные бомбардировки Хиросимы и Нагасаки занимают центральное место в исторической памяти страны (например: Orr 2001; Bukh 2007). В этом смысле можно показать, что описания предательского нападения СССР, захват «исконных» японских территорий и выселение с них жителей (а это и есть составные элементы нарратива о Северных территориях) вполне согласуются с пониманием Японии как жертвы и облегчают воспроизводство этого нарратива.
При этом важно понимать, что внутренние дебаты об истории охватывали не только зверства, совершенные Японией в колонизированных или оккупированных землях, но и отношения между народом и государством. Так, многие авторы настаивают на необходимости более глубокого понимания сложности общей ситуации, в которой оказался японский народ во время войны (например: Sakai и Omori 1995: 118–119), в историческом нарративе школьных учебников государство и нация прямо противопоставляются за счет подробных рассказов о страданиях простых японцев в годы милитаризма (Bukh 2007). В рамках такого понимания японского прошлого нация (или, точнее, проблематичное, однако широко распространенное понятие «народ») стала восприниматься как источник противостояния государственным интересам, тогда как государство стало репрезентировать такие негативные аспекты прошлого, как империализм, авторитаризм и варварство (подробное обсуждение этого вопроса см. у: Gayle 2001). С другой стороны, консервативная критика, осуществлявшаяся с конца 1950-х годов, но проявившая себя с новой силой в 1990-х, стремится не только релятивизировать или «обелить» негативные стороны японского прошлого, но и производит исторический нарратив, в котором нация и государство образуют монолитное органическое единство (см., например: Fujioka 1999).