). Взгляды и поведение Ельцина считались проявлением черт русского характера, который не является ни западным, ни восточным. И снова парадоксальный, вероломный, хитрый и расчетливый русский характер противопоставлялся японской последовательности и цельности. Отказ Ельцина посетить Японию, не совместимый ни с западной этикой, ни с восточной логикой, был объявлен абсурдным парадоксом, понять который можно лишь в контексте русского национального характера (см., например: Nakanishi 1993: 172–173). Эта точка зрения была настолько распространенной, что даже прогрессивная газета «Асахи Симбун», редко разделяющая правительственную или правую точку зрения, опубликовала передовицу, в которой ситуация в России интерпретировалась в социокультурных терминах и ставилась под сомнение значимость распада СССР в формировании внешней политики России. Ссылаясь на примеры из российской истории, статья объявляла неизменную русскую ментальность осажденного народа, вечно боящегося вторжения извне – ключом к пониманию российской политики (Asahi Shimbun 1993: 1–2).
Однако неизменное преобладание этого конструкта нельзя понять исключительно в контексте двусторонних отношений. Как и в другие исторические периоды, японский дискурс о России во многом отражал ее отношения с Западом (читай: с США). В конце 1980-х и начале 1990-х, в десятилетие торговых трений и исчезновения советской угрозы, вновь возник дискурс об инаковости Японии, отдаленно напоминающий о дискурсе «желтой опасности» первой половины ХХ века, когда Япония считалась врагом Запада. Его структуру, в которой «традиционные» расовые и культурные стереотипы используются ради формирования нарратива об угрожающей инаковости Японии, хорошо иллюстрирует заголовок литературного обзора в «Нью-Йорк таймс»: «Земля восходящей угрозы» (McDowell 1990). Нестабильное положение Японии как «западного» государства еще более усилилось в связи с тем, что американо-японский договор о безопасности утратил свою актуальность, как только главный потенциальный враг, Советский Союз, перестал существовать. В свете распада СССР и относительно близких отношений между СССР и его прежними противниками на Западе правомерность договора о безопасности стала сомнительной, так как альянс потерял «вероятного противника». Этот фактор, а также беспокойство по поводу «подъема Китая» и американско-китайского «стратегического партнерства» в начале 1990-х заставили Японию почувствовать ненадежность партнерских отношений с США, на что намекал заголовок книги одного из ведущих японских журналистов Фунабаси Йоити – «Дрейфующий альянс» (Domei hyoryu [1997]). Получается, что социокультурное конструирование Японии через Россию, которому содействовала «холодная война», парадоксальным образом сохранился именно благодаря краху миропорядка эпохи «холодной войны». Посредством нарратива об отличии России он реагировал на нестабильное положение Японии как «западной» страны и усиливал конструкт Японии как неотъемлемой части универсального поля нормальности и при этом уникальной нации.