; данная реконфигурация была лишь частью упомянутого выше процесса реконфигурации советского
Другого. Несмотря на то что распад Советского Союза воспринимался как подтверждение высшей ценности «свободы и демократии» (Edamura 1997: 31–34), «возрожденная Россия» подтверждала самоидентификацию Японии как ведущего носителя этих ценностей, чем обязывала ее стать помощником и проводником России на пути к ее превращению в «нормальную страну» (Sato и Komaki 2003: 54). Отличие России от Японии и связанная с ним иерархия в конструкции идентичностей не исчезли – скорее, начавшиеся в конце 1980-х процессы достигли своей кульминации, переведя эту иерархию во временную плоскость и закрепив идентичность Японии как зрелой капиталистической демократии, способствующей установлению стабильности и процветания России и других «незрелых» стран и регионов мира (см., например, программную речь премьер-министра Хасимото в Центре стратегических и международных исследований 24 сентября 1996 года на сайте TD). Неизменное присутствие этой конструкции обнаруживается и в общей программе японской внешней политики, где подчеркивается, что Япония всячески поддерживает политические и экономические реформы в России, с тем чтобы помочь России стать «созидательным членом международного сообщества» (MoFA 2001: 7–9).
Тем не менее со второй половины 1990-х отношения Японии с Россией значительно усложняются и диверсифицируются. Можно сказать, что самоидентификация Японии как экономической державы стала производиться и воспроизводиться именно в связке отношений Японии с «возрожденной Россией» – особенно после отделения территориального спора от других аспектов двусторонних отношений. Важно отметить, что «экономическая идентификация» не означает преобладания экономики над военными вопросами, а превалирование экономического измерения в японской самоидентификации как капиталистической демократии. Другими словами, несмотря на то что признание необходимости поддержки политических и экономических реформ в России не сильно отличалось от признания этого факта в Западной Европе и Северной Америке (см., например: Sato и Komaki 2003: 56), проявления такой идентификации в действительности свелись почти исключительно к сферам экономики и технологий. Эти перемены хорошо иллюстрируют обстоятельства, в которых Япония поддержала вступление России в элитный клуб Большой семерки, демонстрируя неизменное присутствие связки «Я/Другой». В 1997 году Япония под давлением США с большой неохотой приняла вступление России в Большую семерку (Dobson 2004: 112–113), которая – начиная с Бирмингемского саммита 1998 года – стала Большой восьмеркой. Однако при этом Япония выступала решительно против полной интеграции России во все экономические структуры Большой семерки, которая предполагала хотя бы номинальное признание экономического равенства двух наций. На организованной после саммита пресс-конференции премьер-министр Хасимото подчеркнул, что дебаты по важнейшим экономическим вопросам будут продолжены в рамках Большой семерки (24 июня 1997 года, www.kantei.go.jp). В его заявлении можно усмотреть утверждение более высокого экономического статуса Японии в рамках иерархического отличения себя от «новой России».