— Поверят, Тоша, поверят. Письма ведь не к кому попало попадут, а только к тем людям, которые меня «от и до» знают. Они поверят. И в лепешку расшибутся, но вас достанут. К тому же письма-то эти будут отправлены только в том случае, если я исчезну или со мной произойдет какая-нибудь беда. Это как раз и будет главным подтверждением того, что все мною написанное — правда.
— Что ты о нас знать-то можешь, гаденыш? — задал риторический вопрос дядя Сева; но в голосе его угадывалась неуверенность, и я понял, что ситуацию пока что контролирую.
— Да уж побольше, чем вы думаете. Я же вас уже давно вычислил. И Тоша, случалось, кое-что болтал. Он ведь — болтун…
Дядя Сева так на него глянул, что Тоша быстро-быстро затараторил:
— Врет он все, Анатолий Алексеевич, ничего я не говорил. Да я и сам ничего не знаю…
— Заткнись, — обрубил Севостьянов и поднял на меня свой умный но тяжелый, как свинец взгляд серых глаз:
— Что же тебе, мил человек, надо? Раз ты так много знаешь, тебя тем паче живым отпускать нельзя. Зачем искал? Зачем людей моих, понимаешь, губил?
Вот это был удар ниже пояса. Зачем я его искал, если я его и не искал вовсе? Но надо было что-то сочинять. И я ляпнул, что в голову пришло:
— Я хочу работать с вами.
— Они посмотрели друг на друга и усмехнулись одновременно. Да, промазал.
— Вот что, Антон. Нужно его просто прозондировать. И все мы узнаем: писал он эти письма или нет, а если писал — то кому передал. Благо, сегодня суббота, там нет никого.
— Анатолий Алексеевич, — отвечает ему Тоша, — он хоть и врет, что с нами работать хотел, а я ведь его знаю, с ним можно и договориться. Мужик он деловой, к героизму особому не склонный. Если сумеем ему объяснить, что нет у него другого выхода, с нами будет.
Даже и не знаю, спасибо Тоше говорить за такое обо мне мнение или наоборот — оскорбляться.
— Сейчас с ним возиться — времени нет, — говорит Севостьянов. — Вот прозондируем, там и видно будет: ежели врет он все — сам понимаешь, — он выразительно провел ребром ладони по шее, — а не все, тогда, возможно, и разговаривать будем. Агитировать. Тряхнем, понимаешь, стариной; а — комсорг?
И они засмеялись — так глумливо, что мне тошно стало. Хотя тошно мне стало еще раньше: от словечка этого — «прозондировать» Зондировали мне как-то желудок — кишку глотал пальца в два толщиной. Мерзко до крайности. А этих, я так понимаю, мозги мои интересуют. Так что перспективы — радужные.
Уже в машине до меня дошло, какого я свалял дурака. Надо было сказать, что я хочу взять с них деньги. В такую-то причину они бы поверили, знаю я этот народ. Разыграл бы из себя шантажиста, поторговался бы, глядишь, живым бы ушел. Но теперь — поздно рассуждать.